— Туда-сюда? — переспросила Рая Абаулина.

Руки пухлые, сдобные, что называется. Самый цвет. Так и хочется прикоснуться. Чисто тактильное желание, даже до чувственного интереса. Скоро сдоба перейдет решительную черту, потечет, размякнет, как тесто сбегает из бадьи, или из чего оно там сбегает. Но вот прямо сейчас — консистенция идеальная.

— Конечно, туда-сюда и весь сказ! Потом Василия Ивановича в стационар по психиатрической линии, вот уже и три комнатки у вас.

Раиса остановилась, воззрилась на Покровского, определялась с реакцией. Покровский сказал:

— Или двух.

— Что или двух?

— Двух племянниц за Василия замуж, чтобы сам в стационар запросился.

— У нас двоеженство запрещено, — важно сказала Раиса Абаулина.

Хохот наружу не вылился, хотя веселье прямо плясало на резко посвежевшем лице. Есть (или было) такое, кажется, искусство — почти довести до самого до момента, до точки, до влажного взрыва — и сбросить газ, отложить встряску-развязку…

— А машину вы какую покупаете, если не секрет?

— Знаете про машину?! А! — губы презрительно скривились. — Обсос вам сказал? Я при нем сказала подружке, что жду открытку. «Москвич» покупаю, не барыня. Денег брат дает. Отец племянниц, Сашка. Он бригадир в колхозе, серьезный мужчина. Колхоз у нас миллионер, так что…

— Очередь-то длинная.

— У меня появилось ощущение, что возьмет да ускорится.

Смотрит лукаво. Охотно включилась в игру.

— А как вы Николая Борисовича назвали? Атосом?

— Не Атосом, а обсосом! — рассмеялась Рая Абаулина. — Скажете, Атосом. Много он вам порассказал?

— Как раз не особенно. Не склонен лезть в чужие дела, несколько раз повторил.

— А что он мог рассказать? Что ко мне подруги заходят и племянница? Что меня мужчины на машинах подвозят? Это, знаете, я право имею…

— А к нему кто-то ходит? — спросил Покровский. — К Бадаеву?

— К нему-то… Не сказала бы. Когда я только заехала, ночевала иногда одна… И потом приходили еще какие-то. Но редко.

— К вам приставал?

Рая Абаулина ответила буднично, деловито:

— Лез, конечно. Получил полотенцем по мордасам, больше не лезет.

— То есть предметом он интересуется, но к нему не ходят. Сам, может, к кому ходит?

— Дома всегда ночует. Я, знаете, — Рая Абаулина перешла на доверительную интонацию, почти на шепот, — что думаю. Он же там у себя в ЦСКА какой-то мелкий начальничек. Вот и прижимает подчиненных бабенок по бытовкам. Раз-раз, отстрелялся, даже конфет покупать не надо… Дело известное.

Рая Абаулина улыбнулась кривовато, с элементом цинизма, что скорее подошел бы мужчине-руководителю, которого такое мироустройство вполне устраивает, чем возможной жертве этого мироустройства.

Небо ясное, освещение на аллее не то, что в ресторане или в коридоре коммуналки. Не только задорный блеск глаз видно, не только сливочную кожу, что отливает молодостью и здоровьем, но и прыгающие подушечки под подбородком… Им, впрочем, еще нужно время, чтобы взять власть.

И платье кримпленовое великолепное, со сложным абстрактным узором, фиолетовое, лиловое, лимонное, в Дом кино не стыдно, а сверху чудовищным диссонансом — пушистая розовая кофточка.

Чуть-чуть щурится, зрение, наверное, не идеальное… Очень трогательно.

Рая Абаулина, кажется, не могла понять до конца смысла того взгляда, которым Покровский ее окатывал.

Есть ощущение, что мент проявляет симпатию, но это, наверное, наигранное. И вообще непонятный… Что за шуточки про замужество на Василии? И, кстати, в чем дело-то вообще!

— Непонятно, что вы выведываете! Весь район знает, что маньяк старушек убивает, — Покровский почувствовал, что Раю Абаулину передернуло. Но буквально тут же она весело хихикнула. — Не Василий же Иваныч маньяк. И не пупырь. Это я про обсоса. Иногда я его еще пупырем называю. Может, думаете, я маньяк?

И опять хихикнула. И тут же посерьезнела.

— Ужас что… — махнула рукой. — Вы уж его найдите скорее. Но что вы про нас-то выспрашиваете?

Покровский вздохнул.

— Понятно. Найти не можете, тычетесь куда попало, — справедливо заметила Рая Абаулина. — А как думаете, он еще будет? Ну, это…

— Никак не думаю, — сказал Покровский.

В комнате Кроевской Рая Абаулина никогда не бывала. Считала Варвару Сергеевну женщиной сухой и даже высокомерной, но чужая душа потемки, а ничего плохого Варвара Сергеевна никому не делала. Подругу Кроевской Рая не помнила. «Я же сама тут только два года, может, раньше…»

— А вы знаете, что Варвара Сергеевна была в лагере?

— Нет, — растерялась Рая Абаулина. — За что?

— Тайна следствия, — начал Покровский. И добавил: — На самом деле, еще не знаем, там документы затерялись. Выясняем.

— Надо же, — Рая Абаулина сначала состроила изумленное лицо, но тут же сказала: — А что такого вообще-то. У нас половина сидела, половина сажала. Не поймешь часто, кто правый, кто виноватый. Расскажете, когда узнаете, за что?

Сразу смутилась:

— Ой, простите за нахальство такое!

— Ничего…

В парке Рая показала Покровскому скамейку, на которой дважды видела сидящей покойную Варвару Сергеевну.

— Только на этой?

— Да. А я в других местах парка и не бываю. Только здесь иногда прохожу, если иду через «Динамо».

И эта скамейка на отшибе, за спиной Петровского замка, перед тропинкой, что ведет к одинокому зданию на Трудовой аллее, серому, загадочному, за забором, про него ходят слухи, что это вход в «метро-два», а на самом деле оно просто как-то связано с электроснабжением метрополитена.

Но здесь убить старушку не получилось бы, скамейка почти у дороги, парк для нее — только фон. Вдалеке от всего скамейка, но — как на сцене.

— Давно вы ее тут видели?

— Оба раза в прошлом году видела, точно не помню… Ой! — сказала вдруг Рая Абаулина. — А я вас узнала.

— Только сейчас?

— Мне мерещилось, но я не понимала. Да у меня и зрение… Пора очки заводить. Сегодня-то вы в форме, а вчера без формы. Надо же, как форма меняет!

— Как мне лучше? — спросил Покровский.

Рая Абаулина смутилась.

— Одинаково хорошо? — спросил Покровский.

Представил, как на Рае Абаулиной смотрелись бы очки: над большим ртом, такой «чувственным» называют.

— Я вчера плохо помню. А в форме вам точно хорошо, идет.

— А вам лучше без фартука официантского, — сказал Покровский, заодно и пушистую лишнюю кофту с Раи как бы мысленно сняв.

— А я всю жизнь и не собираюсь, — ответила Рая Абаулина с веселым вызовом.

Ушла, качая бедрами… Солнце как раз растолкало тучи, осветило гладкие икры.

Обернется.

Обернулась, улыбнулась. Помахала рукой. Покровский тоже помахал.

Побрел вглубь парка, продолжая заглядывать под кусты и скамейки, в дупла деревьев, дошел до Мишиного «Москвича». Договорились — поскольку было неизвестно, сколько Покровский на тринадцатую квартиру потратит — что Миша к машине время от времени будет и сам подходить. А Миша тут и ждал, нетерпеливо расхаживал, курил…