поняла, — сказала она, выслушав сообщение Жунева. — Как мне телеграмму прислали, чтобы не волновалась, я все сразу и поняла. Не беспокойтесь. Я была готова.

Тут же, конечно, выяснилось, что готова она отнюдь не была, и… В общем… Жунев махнул рукой.

— Я бы этого Циписа… — прошипел Кравцов.

Покровский поведал про новые куски асфальта — найденные в канаве (вчера он о них промолчал: обдумывал) и свеженайденный под другой скамейкой. С выводами не спешил: пусть и у Жунева с Кравцовым асфальт повращается в голове. Договорились собраться на Петровке в восемь, в начале девятого. Кравцов, отметил Покровский, обрадовался. Иной молодой человек не хотел бы торчать на работе вечером пятницы, а Кравцов, напротив, не горел проводить его с семьей.

С трибуны стадиона Юных пионеров убирали длинный, многосоставный плакат к 30-летию Победы. Один рабочий стоял на верхних ступеньках приставной лестницы, откручивал проволоку, еще трое давали ему снизу советы. Покровский подумал, что когда проводили следственный эксперимент, громадный плакат висел и на фасаде аварийного здания, с которого упал кирпич, а сегодня его уже не было. Сказал об этом зачем-то, просто как бы поддержал логику: на том доме сняли, теперь тут снимают, жизнь идет.

А Жунев уцепился:

— Нашего балкона ведь не закрывал плакат?

— Нет, на балконе не было, только на фасаде.

— Точно не было на балконе? — спросил Жунев.

— Нет-нет, мы же там все готовили, — стал объяснять Кравцов, а Покровский внутренне вздрогнул.

Да, не было, когда Покровский впервые пришел, не было, когда готовили и проводили эксперимент… А двенадцатого-то мая мог и быть. Чтобы отогнать неприятную мысль, сказал:

— Настолько много и не вешают, тем более аварийный дом, что там вешать и на фасаде, и на балконе.

— Это у нас-то много не вешают, твою мать? — перебил его Жунев и огляделся вокруг.

Многие балконы на окрестных домах, именно балконы, были с трех сторон забраны кумачом.

— Ну-ка, твою мать, — решительно сказал Жунев.

Быстро назад к аварийному дому. Опечатанную дверь Жунев вынес ударом ноги. Забрались на балкон, Покровский перегнулся, изучил бетонные балясины с одной стороны, с другой…

Есть свежие царапины, много, с двух сторон. Значительно выше того места, где висит сейчас заградительная сетка. Да, могла быть здесь проволока, могли плакат приделывать. Может быть, раньше, не на девятое мая. А может, и на девятое.

Ч-черт… В согласии с законом подлости наверняка выяснится, что балкон во время событий двенадцатого мая был обернут в праздничный кумач, и, значит, куда сложнее было увидеть на балконе человека, сбрасывающего кирпич. Зря проводили следственный эксперимент. Вот это прокол так прокол. Зашли в милицию: не она, конечно, отвечает за плакаты, просто под боком отделение. Там объяснили, к кому обратиться в райисполкоме. Дежурный офицер невинно спросил:

— Правда, что Петровка самбистов старушками переодевает маньяка приманивать? А как приманивают?

Жунев рыкнул в ответ нечленораздельно.

Перед расставанием проявилась Лена Гвоздилина, позвонила в машину: Покровскому информация от Митяя с «Сокола». Очень удачно, как раз в ту сторону и ехать.

Кравцов пошел разбираться с плакатами, Покровский в «Гидропроект». Птушко как раз вернулся — маленький, робкий, на фоне массивного и импозантного Гоги Пирамидина как игрушечный.

История такая: в воскресенье двадцать пятого поздно вечером Птушко, проживающий на улице летчика Супруна, между «Динамо» и «Аэропортом», поехал в «Гидропроект». Зачем? Затем, что Птушко с женой пили, все выпили, а закуска осталась. А магазины закрыты, а на работе у Птушко завалялась, если можно так выразиться, бутылка водки. Путь недальний, вахтеры в «Гидропроекте» дружественные, пустят в кабинет.

Смотался быстро за водкой. Ехал обратно в троллейбусе. И тут зашел человек…

— Где тут?

— Да скоро… На «Соколе» или чуть позже. Я сидел такой… не в фокусе. К «Аэропорту» подъехали, когда я его заметил. Он у двери стоял и тут же вышел. Проезд, мне показалось, не оплатил…

— Как выглядел?

— Как выглядел… Похож на мужчину с Кавказа. Невысокий, весь в черном. Сам черный… волосы, в смысле. Кавказец, а может француз.

— Гм… Не итальянец?

— Может быть! Глаза злые… Я мельком видел, когда он выходил уже. Вышел еще так злобно, резко!

— Узнать сможете?

Тут Птушко заранее испугался. Ответил путано, что может, конечно, и да, но возможно, наверное, и нет.

— Я его пять секунд видел! Я сначала галоши увидел, потом и на него посмотрел…

— И что же с галошами?

— В том и дело, что чебурашки на них! Здесь и здесь… спереди прямо.

— Какого цвета чебурашки?

— Серенькие! Или зеленые…

— Вы точно их видели?

Птушко ответил, что первоначально он и сам подумал — мерещится. Но посмотрел во второй раз и в третий. Кроме того, пьет он не так уж и часто, раза два в неделю максимум, только иногда три-четыре, так что до алкоголизма ему, Птушко, как до Китая пешком. Очень уверенно все это рассказал, а в конце вдруг признался, что если уж совсем честно, то начал сомневаться… А вдруг впрямь померещилось.

Покровский видел при этом, с какой скоростью у Птушко зрачки ходят туда-сюда, и подумал, что про «померещилось» он со страху начал, чтобы итальянца кавказского не опознавать. Зарежет, мало ли.

— Ну, зацепка, — сказал Покровский Гоге Пирамидину.

— Пойдете сейчас со мной на Ленинградский рынок, — сказал Гога Пирамидин гидропроектировщику.

— Я на работе! — переполошился Птушко. — И я могу не узнать!

— С начальством вашим решим. А узнать — отчего же не узнать, я рядом буду.

Увел понурого Птушко Гога Пирамидин… Ладно, посмотрим.

К клумбе в Чапаевский парк Покровский попал в 17:10, Митяя не было. Вряд ли не дождался, десять минут подождал бы Митяй. Покровский закрыл глаза — очистить мозг, проветрить… Песню полезно какую-нибудь про себя исполнить… Покровский стал неспешно напевать внутренним голосом «Как всегда, мы до ночи стояли с тобой», думая, что вот есть же традиция у иных народов сидеть в одиночестве и петь вслух, хорошая традиция, но если так поступить сейчас, прохожие граждане занервничают.

На середине песни не выдержал, открыл глаза, не идет ли Митяй. Он как раз — не шел даже, бежал.

Подспудными разговорами Митяю ничего не удалось у Сеньки о встрече Покровского с каркасолазами выведать, и Митяй, по его собственному выражению, «пошел ва-банк». Признался Сеньке, что помогает милиции, и убедил товарища, что дело серьезное. Сенька в свою очередь признался, что скрыла компания от Покровского одну важную вещь, но он, Сенька, не уверен, что можно ее выдавать Митяю. Только милиции тогда уж напрямую! Согласился встретиться с Покровским, но…

— Его мать задержала! То есть вообще не отпустила. Сенька,