Возвращаться домой Степан не торопился. А вернее сказать, не хотелось ему возвращаться…

За банькой раздались голоса – звонкие, девичьи. Он прислушался.

– В бане только на Крещение гадают, – сказала одна девчонка, судя по голосу, серьезная.

– Когда оно еще будет, Крещение! – возразила другая. – На Купалье тоже сойдет.

Ничего особенного она вроде не сказала, но Степан почему-то повеселел. Голос у нее, что ли, такой? Сразу настроение поднимается. Задор звенит в этом голосе, вот что.

Степан тихонько зашел в предбанник, а оттуда в саму баню и прикрыл за собой дверь.

– Страшно, Лушка! – сказал третий голосок, опасливый. – Смеркается уже.

– А оно и нужно, чтоб темно было, – заявила задорная Лушка. – При свете он не захочет.

– Кто? – хором спросили ее подружки.

– Банник!

– Лушка, ну какой банник? – укоризненно сказала серьезная. – Забабоны какие-то! И к тому же я комсомолка.

– Ой-ой, какие мы серьезные, такие прям комсомолки, – хмыкнула Лушка. – Да боитесь просто!

– Банника, что ли?

– Да!

– Я не боюсь… – сказала серьезная.

Впрочем, без особой уверенности.

– Тогда задирай юбку – и туда! – скомандовала Лушка.

Дверь бани распахнулась. Степан едва успел отпрянуть к стене, чтобы подружки его не заметили.

– Ты взаправду? – недоверчиво спросила первая.

– А замуж взаправду хочешь? – хмыкнула Лушка. – Ну так подставляй баннику зад!

– И что будет?

– Погладит – замуж пойдешь. Гладкой рукой – за бедного. Мохнатой – за богатого.

Степан еле удержался от хохота, даже сам удивился – давно не смеялся. Вот оторва Лушка Анисимова! И когда вырасти успела? Он вспомнил, как девять лет назад бойкая эта девчонка вместе со всеми соседями приходила в отведки в честь рождения долгожданного сына Пети. Еще тогда он хоть и мельком, но заметил, какая она бойкая, и не ошибся, выходит.

Сдерживая так неожиданно подступивший к горлу смех, Степан взял с полка банную мочалку.

– Ну? Боитесь! Так и знала, – фыркнула между тем Лушка. – Ой, скука с вами какая! Ладно, смотрите, как надо.

Она решительно задрала юбку и, присев на пороге, подалась голым задом в баню. Подружки смотрели на нее с восторгом и недоверием. Секунда прошла, другая…

– Я же говорила… – разочарованно произнесла серьезная.

Степан неслышно шагнул к двери и прикоснулся к голому Лушкиному заду растрепанной мочалкой.

Лушка вздрогнула, а потом завизжала так, что он чуть не оглох. Подружки испугались не меньше, чем она, а то и больше. От баньки их как ветром сдуло.

– А-а-а!.. Лушку!.. Банник! – разнеслось, затихая, по пустоши.

Степан втащил в баню орущую Лушку.

– Тихо! Вот дура! Чего орешь? – Он встряхнул ее за плечи. – Сама ж сюда сунулась.

Ее лицо с зажмуренными глазами оказалось при этом прямо перед его лицом. Лушка открыла один глаз.

– Ой! Степан Тимофеич… – проговорила она.

– А ты думала, кто? – хмыкнул Степан. – Банник?

– Ага.

Она кивнула и улыбнулась. Улыбка у нее была такая же, как голос, – бойкая и… Задорная? Степан не знал, как назвать то, что он почувствовал, когда улыбка тронула ее губы, молнией сверкнула в глазах.

– Говорю, дура-девка, – произнес он. – Однако бесстрашная.

Лушка уже отошла от первой оторопи. Она посмотрела на Степана кокетливо и спросила дерзко:

– А кого мне бояться? Вас, что ль?

От того, что спросили при этом ее глаза, у Степана по всему телу прошла дрожь.

– Хоть бы и меня, – все-таки ответил он.

– А чего вы мне сделаете? – не унималась Лушка.

Мало ему было дрожи – все нутро теперь перевернулось!

– Хм… Беги домой давай, – пробормотал он. – Айда-пошла!

– Куда ж я теперь побегу?

И Лушка распахнула дверь бани. Не дождь, а ливень стеной стоял за ней. А Степан и не услышал, как он начался. Мудрено было услышать…

– Ничего. Не сахарная, – произнес он.

И попытался отвернуться от Лушки. Только ничего из его попытки не вышло.

– Ой ли? – усмехнулась она. – А может, сахарная?

– Откуда мне знать?

– Так ведь и проверить можно… – положив руки Степану на плечи, проговорила чертова девка.

Когда он наконец оторвался от ее губ и отдышался, засмеялась она так, как могла бы смеяться разве что русалка в пруду.

– Сладко ли, Степан Тимофеич? – сквозь этот свой смех спросила Лушка.

Еще и глаза у нее, оказывается, зеленые. Точно русалка, как есть.

Вместо ответа Степан обнял ее так, что не только у нее – у самого кости хрустнули. Но оба они уже этого не почувствовали.

Когда, разгоряченные и встрепанные, Степан с Лушкой выбрались из баньки, дождь еще шел. Они стояли поодаль друг от друга, подставляя раскрасневшиеся лица под холодные капли.

– Эх, Лукерья… Что ж теперь делать, а? – первым нарушил молчание Степан.

– А что такое, Степа? – с безмятежным бесстыдством спросила Лушка.

Бесстыдство ее было особенно выразительным от того, что слова эти сорвались с губ, которые ярко алели от поцелуев.

– Старый я, – глядя на ее припухшие губы и судорожно сглатывая, ответил он.

– Ты – старый? – Лушка расхохоталась. – Вот уж не заметила!

– Семья у меня.

– А мне что? У меня семьи нету. – Она шагнула к Степану и, снова обвив руками его шею, сказала как отрезала: – И любить буду – тебя.

Никогда он не думал, что с губ его может сорваться такой звук. Но именно с волчьим рыком втащил он Лушку обратно в баньку.

Ранним утром теплого июня Лукерья Анисимова купалась в пруду. Если б видел ее сейчас Степан Кондратьев, то уж точно вырвался бы у него такой же волчий рык, какой вырвался на этом самом месте два года назад. Очень уж хороша стала к двадцати своим годкам Лушка! Она и всегда была – сам соблазн, но два года Степановой любви превратили ее в настоящую наяду.

Ну да этаких слов Лушка не знала и про соблазнительную свою красу сейчас не думала. Степан пообещал, что забежит к ней сегодня перед работой, и Лушка торопилась.

Она уже выходила из воды, когда заметила, что вдалеке по пустоши идет человек в военной форме. Лушка видела его со спины и испугалась, что он обернется и увидит ее голую, поэтому быстро присела в траву.