Куда они потом делись — сели в поезд или ушли в здание вокзала, никто внимания не обратил.

Когда поезд пришел в Москву, на Ярославский вокзал, и проводник обнаружил, что в купе пусто, а вещи лежат, он сообщил бригадиру поезда, и тот вызвал транспортную милицию. Милиция, в свою очередь, подключила саперов, потому что все решили, что там может быть бомба. Бомбы, однако, никакой не нашли, документов тоже. В купе было две сумки, принадлежавшие явно разным пассажирам. Одна, поменьше, спортивного типа, в ней лежали мужские вещи — джинсы, две рубашки, две смены белья, умывальные и бритвенные принадлежности. Вторая, побольше, делового типа, оказалась почти пустой — несколько волжских газет. Кроме того, в купе остался черный женский брючный костюм с торговой маркой «Хьюго Босс» сорок четвертого размера и туфли — тридцать седьмого. Но костюм мистическим образом исчез, хотя значился еще в самых первых бумагах, оформленных следователем транспортной прокуратуры Купцовым. Найти костюм Яковлев не смог. А жаль! Было бы очень неплохо отправить его на экспертизу, мало ли какие следы человеческого тела можно обнаружить при современных-то возможностях криминальной экспертизы.

Железнодорожники якобы к вещам не прикасались. После того как вагон от состава отцепили, отогнали на запасной путь и купе опечатали, костюм замылили. Следователь Купцов клялся, что отправил его вместе со всеми остальными вещами в криминалистическую лабораторию и имел на то свидетелей. Криминалисты из лаборатории подтверждали, что две сумки с барахлом и газетами получили, костюм — тоже, но почти сразу его забрал оперативник Волжского отдела уголовного розыска Капустин. Экспертиза проведена не была. Капустин находился под следствием, был уже переведен из Волжска в Москву и все отрицал. В общем, так или иначе, костюм растворился в атмосфере.

Совместными уже усилиями Поремский и Яковлев установили, что в общей сложности в Москве и в Волжске проживает семнадцать человек (тринадцать в Москве, четыре в Волжске) по имени Алина Сорокина, и теперь Яковлев, подключив к делу целую группу оперативников, выяснял, где были эти женщины в момент убийства. Впрочем, Поремский полагал, что если попутчица Смолякова — профессиональный киллер, то имя это — липовое…

Все эти сведения Меркулов поздно вечером отправил Турецкому по электронной почте — во второй день пребывания его в Волжске.

В специальном помещении СИЗО Матросская Тишина Гордеев ждал своего подзащитного.

В комнату ввели высокого худого мужчину. У него были заурядные черты лица и синева под глазами. Это и был арестованный опер Капустин.

— Я принес вам сигареты, Андрей Леонидович, — сказал Гордеев.

Капустин посмотрел на него вопросительно.

— Я ваш адвокат, Юрий Петрович Гордеев. Капустин кивнул и сел, не дожидаясь приглашения. Конвоир вышел и запер их снаружи.

— Спасибо, — сказал Капустин, — но я решил использовать свободное время для того, чтобы бросить курить.

— Что ж, тюрьма подходящее для этого место, — кивнул адвокат. — У меня были клиенты, которым это удалось именно в таких обстоятельствах. Наверно, вы поступаете правильно.

Гордеев не торопился, хотя к Капустину была масса вопросов. Важно было составить максимально четкий психологический портрет подзащитного. Гордеев начал задавать формальные вопросы, ответы на большинство из которых знал заранее. Капустин принял правила игры, отвечал так же сдержанно, не пытался бежать впереди паровоза. Гордеев это оценил.

— Кстати насчет сигарет. В тюрьме это хорошая валюта. Они помогут вам наладить отношения с сокамерниками. Так что лучше все же возьмите.

Капустин ухмыльнулся:

— Насчет сигарет и тюремных порядков я знаю достаточно. Я все-таки опер. Но — не нужно. Меня сейчас больше интересуют отношения со следователем, чем с сокамерниками. — Капустин посмотрел на адвоката оценивающе.

— Я бы не стал торопиться в этом отношении.

— Почему?

— Как вы думаете, Андрей Леонидович, почему вас перевели из Волжска в Москву?

Капустин помолчал. Со стороны могло показаться, что он вдумчиво читает, что написано на пачке сигарет, которую Гордеев вертел в руках. Наконец он ответил:

— Может, вы мне скажете…

— Почему я об этом должен знать больше, чем вы? — удивился Гордеев.

— Вы же говорили со следователем?

— С каким? С волжским? С московским?

— А с каким вы говорили?

— Послушайте, Андрей Леонидович. Вы сейчас не опер, вы по другую сторону колючей проволоки. — Гордеев был профессионально терпелив. При первой встрече с клиентом адвокату зачастую приходится чувствовать себя сапером, нащупывая единственно правильные подходы.

— Да помню я, — с досадой отозвался Капустин.

— А вы помните, куда делся костюм?

— Костюм? — как эхо, отозвался Капустин.

— Вещественное доказательство, из-за которого весь сыр-бор… — Гордеев испытующе смотрел на своего подзащитного. Что у него на душе? На уме? Почему он выбрал такую странную линию поведения? А впрочем, странная ли она? — Послушайте, Андрей, если вы не будете со мной откровенны, мне тяжело будет вам помочь.

— А вы дорогой адвокат? — спросил вдруг Капустин.

— Я разный адвокат. Вы об этом не беспокойтесь. Финансовые условия обговорены с вашими родственниками, так что об этом думать сейчас вообще не надо. А что надо — так это помочь мне разобраться и выбрать правильную позицию защиты. Вы человек опытный, вам это по силам. Понимаете, о чем я сейчас говорю?

Капустин сосредоточенно кивнул, но Гордееву показалось, что он думает о чем-то совершенно ином.

— Итак, расскажите мне, что произошло на самом деле.

— А что произошло?

— Зачем вы ездили в Москву? Молчание.

— Переформулирую. По чьему распоряжению вы ездили в Москву?

Молчание.

— Но вы же ездили в Москву? Молчание.

— Андрей, это глупо, вас же опознали криминалисты из лаборатории!

Молчание.

Беседа в таком ключе продолжалась еще около часа и никаких ощутимых результатов не дала. Капустин вел себя так, будто действительно находился на допросе у следователя. О пропавшем вещдоке так ничего и не сказал. О том, что делал в Москве, не сказал тоже.

Ничего нового, по сути, в сравнении с тем, что было известно из материалов дела, с которыми он уже смог ознакомиться, Гордеев не узнал.

Единственное светлое пятно во всей истории — это то, что Капустин был арестован по делу, которое, как оказалось, расследовал «важняк» Генпрокуратуры Володя Поремский. С ним Гордеев был знаком очень шапочно, но по отзывам Меркулова и Турецкого знал, что помимо высоких сугубо профессиональных качеств это более чем честный человек и заподозрить его в какой-то подковерной игре невозможно. Вот только неформально общаться ни с Поремским, ни с Меркуловым невозможно с того самого момента, как дело попало под юрисдикцию Генпрокуратуры. Профессиональная этика, черт бы ее побрал. Так светлое ли это было пятно или, может, наоборот, черная дыра?