11:00. За сутки прошел 180 миль. Меня сильно сносит на юг — это очень плохо. Уже прошел по широте мыса Горн, но ничего не могу сделать — несет к Антарктиде. Сейчас пытаюсь пойти левее, но две волны обрушились на левый борт. Пришлось снова менять курс. Температура в каюте плюс 3. Палуба в каюте скользкая — разбилась бутылка с подсолнечным маслом. Я вытер, но от жира не так просто избавиться.

Попил холодной воды с вареньем и съел немного миндальных орехов. Ноги замерзли. Носки мокрые, спальник мокрый. Дождь продолжается. Затянул вход куском брезента — не люблю, когда каюта закрыта, чувствуешь себя, как в мышеловке. Все может случиться, и надо будет в один миг выскочить в кокпит. А если люк закрыт, то так просто не выберешься.

13:30. Плотный туман накрыл нас мокрым мешком. Даже из кокпита я не вижу, что там впереди, за мачтой. Большая зыбь бросает «Караану» с борта на борт, с кормы на нос. Вот какая карусель! В парках отдыха люди катаются на разных каруселях, горках и прочих аттракционах, ищут, где бы их покачало и побросало. Сюда бы их, чтобы месяц не прекращало качать и бросать!

Ну да ладно, что о них говорить. Все, что сейчас со мной происходит, я выбрал сам — никто не заставлял.

Начинает темнеть. Я скоро собьюсь во времени. Живу по Гринвичу, а так как с каждым днем все более приближаюсь к нулевому меридиану[55], то световой день меняется. Было бы хорошо иметь часы с циферблатом, разбитым на 24 часа. У меня же обычные часы. Правда, раньше были и такие, какие необходимы сейчас. Мне их подарил Юра Хмелевский, штурман экспедиции «Комсомольской правды», когда шли на лыжах через Северный полюс в Канаду в 1988 году. Мы с Юрой занимались научной работой — измеряли магнитные склонения по нашему маршруту: мыс Арктический — Северный полюс — остров Уорд-Хант[56]. Когда через 91 день финишировали на этом острове, недалеко от Земли Элсмир[57], то стали лагерем в ожидании самолета, который вывезет нас на Большую землю. Юра предложил мне сделать последний замер.

Когда работаешь с приборами по поиску магнитной аномалии, то ничего железного не должно быть поблизости. У нас с Юрой даже молнии на куртках были пластмассовые, тогда как у других членов экспедиции — железные. Часы на руке тоже отклоняют стрелку приборов. Я их снял, отнес на положенное расстояние и положил на снег. Мы еще не закончили нашу работу, как услышали гул самолета. Все начали в спешке сворачивать лагерь. Мы с Юрой кое-как сделали измерения и тоже побежали собирать вещи. Уже в самолете, над горами и ледниками Элсмира, а они очень красивые, я вспомнил о своих часах. Стало жаль, но потом подумал, что туда, где оставил, должен вернуться. Так в народе говорят. И действительно, я бы хотел еще раз вернуться на этот остров и пролететь над его горами.

14:20. Сварил щи с картошкой и овощами. Как хорошо пить горячий бульон с запахом чеснока. Все трепещет от удовольствия. Даже в ногах такое блаженство — в кончики пальцев побежала горячая кровь.

Каша на молоке

12 декабря 1990 года

56°25’86’’ ю.ш., 115°54’88’’ з.д.

06:00. Штормит. Идет дождь. Все заливает соленой и пресной водой. Погода испортила мой день рождения. Открыл пакет с подарком от Юры и Ани Гурьевых, моих друзей из Сиднея. Там шоколадка, конфеты, орешки, кекс, маленькая бутылочка ликера, а также две магнитофонные кассеты с записями церковного хора и шесть батареек для магнитофона. И еще открытка с пожеланиями счастья и удачи. Какой хороший подарок!

Ожидая день рождения, я представлял, как приготовлю праздничный обед. Сварю кашу на молоке — рисовую и вермишелевую. Для меня это самое лучшее блюдо — с детства люблю.

Помню, когда пас коров и утром выводил их на пастбище, мама меня спрашивала: «Федя, что тебе сварить к ужину?» Я, не задумываясь, отвечал: «Кашу на молоке». До чего ж я ее любил! Целый день пас скотину и только и думал, как вечером буду есть кашу на молоке. А коров я пас часто. В нашей деревне каждый по очереди пас скотину со всей улицы. У кого есть дети, те пасут сами. А у кого нет детей, нанимают пастуха. Вот я и был пастухом. До денежной реформы мне за это платили 10 рублей за день, а после реформы — один рубль.

Деньги мне были нужны, чтобы купить боксерские перчатки. Или гвозди и доски для строительства лодки. Я, сколько себя помню, постоянно строил лодки для путешествий по Азовскому морю. Бывало, построишь, а ее украдут. Или волной смоет с берега и разобьет. Или, еще недостроенную, отец разобьет топором, чтобы не уплывал далеко от берега. Так вот я всегда с охотой соглашался пасти коров, чтобы зарабатывать деньги на свои путешествия.

Выгоняли скот на пастбище рано утром, до восхода солнца. Спал я во дворе, на стогу соломы. Наверху было мое гнездо. Никаких одеял или простыней — одна большая тряпка. Вечером лежишь и смотришь на звезды. А они так близко, что кажется — ты летишь между ними. Вокруг треск, писк — это сверчки, жучки поют свои песни. Засыпаешь под эту музыку, и снится тебе, что ты в дебрях Африки или Южной Америки. Я всегда мечтал: когда вырасту — убегу путешествовать в эти страны.

К утру становилось прохладней. Я укутывался тряпкой, но слышал, как мама начинала доить нашу корову Майку — струйки молока звенели по пустому ведру. Закончив доить, мама начинала меня будить: «Федя, вставай, уже рыбаки идут на море». Это значит, что надо гнать коров. Мама тут же держит кружку парного молока с пенкой и горбушку хлеба. Одеваться мне не надо — я спал, не раздеваясь. А какая одежда? Шаровары ниже колен — в поясе резинка. И отцовская рубаха, перешитая под меня. Я брал кнут, он у меня был длинный, метров пять, с короткой ручкой. Когда ударял кнутом по земле, слышно было в другом конце улицы. Шел к самому последнему дому и кричал: «Хозяйка, давай корову! Хозяин, отвязывай бычка!» Я всех знал и знал, у кого какая скотина.

Рано утром дорожная пыль холодна — босиком чувствуешь прохладу. Обувь летом я никогда не носил, да ее у меня и не было. Когда пошел в школу, то покупали только для школы. А так с мая по октябрь бегал босиком.

Собрав коров, я гнал их к переулку. С других улиц тоже гнали скотину пастухи. Все вместе встречались, вливались в одно стадо. Гнали на поле, где можно пасти. В нашей деревне было пять улиц, и нас — пять пастухов. Все с сумками, в каждой — еда для обеда. Ее давал тот, кто пастуха нанимал.