Вы только представьте себе, сколько пыли скапливается в Версале! Сколько сил надо, чтобы содержать его в чистоте! Бесчисленные залы, лестницы, канделябры, панели, лепнина собирают пыль как магнит. Во дворце ни нормальной канализации, ни водопровода, хотя в парке к фонтанам и прудам проложено огромное количество труб.

Кухни находятся почти в миле от королевских покоев. Попробуй заставь теперешних слуг пронести целую милю поднос в королевскую столовую! В трапезной обедать невозможно — сразу заполучишь две сотни официальных гостей, а королевская семья и так еле сводит концы с концами. При распределении королевских денег никому и в голову не пришло подумать о королеве. Мари суетилась от рассвета до заката и все равно не успевала навести порядок в дворцовом хозяйстве. Да любую нормальную француженку это уже сто раз свело бы с ума!

Кроме того, во дворце жила так называемая знать. От их поклонов, расшаркиваний, их церемонных жестов Мари тошнило. Они всегда осведомлялись о том, каково ее мнение, и переставали слушать, едва она открывала рот — особенно когда о чем-то просила, а ведь просила она по-хорошему. И просила всего-то навсего выключить свет, когда выходишь из комнаты, убрать за собой грязное белье и сполоснуть после себя ванну. Более того. Несмотря на ее протесты, цвет французского дворянства продолжал ломать мебель, жечь ее в каминах и выплескивать содержимое ночных горшков на газоны. Мари не понимала, как можно так себя вести и как эти люди могли жить, когда никто не убирал за ними.

А разве король прислушивался к ее словам? О, король есть король. Он витал в облаках — еще выше, чем во времена забав с телескопом. Тогда он всего-то воображал себя профессиональным астрономом.

От Клотильды тоже не было никакого проку. Она влюбилась, и не как приличная, воспитанная французская девушка, а как сопливая американская студентка из Сорбонны. Она стала такой рассеянной и так вошла в роль принцессы, что перестала заправлять кровать и даже забывала стирать свое белье!

Наконец, бедняжке Мари даже не с кем было поговорить. Некому пожаловаться и не с кем посплетничать.

Не секрет — женщины не могут существовать друг без друга. Быть женщиной в одиночестве практически невыносимо. Мужчина всегда может выпустить пар: пойти на охоту и прикончить пару-тройку зверушек или поорать в восторге, глядя, как боксеры на ринге разбивают друг дружке носы. Мужчина может найти убежище в фантазиях и мечтах, в работе, в конце концов. А куда деваться домохозяйке? Можно пойти в церковь, можно излить душу на исповеди, но разве этого достаточно?

Женщине нужно общение с другой женщиной. Мари нужно было с кем-то поговорить. Не с фрейлинами, упаси Боже, и не с прилипчивой стаей расфуфыренных придворных. И не со старыми приятельницами по авеню де Мариньи — они не преминули бы использовать ее доверительность в интересах своих мужей.

Покопавшись в памяти, королева Мари в конце концов поняла, кому можно довериться: только старой школьной подруге Сюзанне Леско.

Сестра Гиацинта оказалась для королевы идеальной конфиденткой. Ее орден пошел на уступки и разрешил ей покинуть монастырь, понимая почетность и выгоды королевского предложения. Кроме того, приятно сознавать, что дражайшая королева — в надежных руках. Сестра Гиацинта переехала в Версаль, где ей выделили уютную комнатку с видом на клумбы и прудик с карпами — в нескольких шагах от королевских апартаментов.

Вряд ли кто-нибудь доподлинно узнает, насколько Франция обязана сестре Гиацинте миром и спокойствием. Вот пример того, с чем сестре приходилось справляться чуть ли не каждый день.

Королева плотно прикрыла за собой дверь, уперла руки в бока и сказала, едва сдерживая накипающее бешенство:

— Сюзанна, терпеть герцогиню П… терпеть эту — эту грязную, паскудную, склочную суку я больше не намерена! Знаешь, что она мне сказала?

— Успокойся, Мари, дорогая, — сказала сестра Гиацинта.

— Как я могу успокоиться? Мне что, терпеть ее грязные…

— Конечно нет. Об этом и речи быть не может… У тебя сигаретки не найдется?

— Что же мне делать?! — вскричала королева.

Сестра Гиацинта, чтобы уберечь пальцы от табачных пятен, зажала сигарету шпилькой, сложила губы сердечком и выдула колечко дыма.

— Спроси герцогиню, когда Гоги последний раз писал ей.

— Кто?

— Гоги. Нервный был мужчина. Очень симпатичный, но нервный. Как и все художники.

— Ага! — воскликнула Мари. — Я все поняла! Уж я спрошу, не сомневайся. Посмотрим тогда, как перекосится ее смазливое подтянутое личико.

— Ты имеешь в виду ее шрамы? Нет, дорогая, это не от подтяжек. Гоги был очень нервный мужчина.

Мари кинулась к дверям, сверкая глазами. Она рыскала по залам и бормотала сквозь зубы: «Ах, моя дорогая герцогиня, давно ли Гоги писал вам?»

А вот еще пример.

— Сюзанна, король опять заупрямился. Королевский совет обратился ко мне. Как быть с королевской любовницей? Ты не могла бы поговорить с ним об этом?

— У меня на примете есть идеальная кандидатура, — сказала сестра Гиацинта. — Внучатая племянница нашей настоятельницы. Спокойная, из хорошей семьи, слегка полновата, но, Мари, как она вышивает! Увидишь, она тебе понравится.

— Он и думать об этом не хочет, не то что говорить.

— Да ему и видеть-то ее не обязательно. Даже лучше, если он ее никогда не увидит.

Или:

— Не знаю, что делать с Клотильдой. Она все время в слезах и такая рассеянная. Одежду за собой не убирает. Эгоистка! И слушать ничего не хочет.

— В нашем монастыре такое случается. Особенно с молодыми послушницами, которые путают любовь к Богу с чувствами иного рода.

— И что тогда?

— Я спокойно подхожу и щелкаю по носу.

— Помогает?

— Да, прогнать рассеянность.

Королева ни на минуту не пожалела о том, что пригласила в Версаль старую подругу. И сварливая придворная братия занервничала, ощутив присутствие у трона железной, непреклонной воли, влияние, которое оказалось невозможным ни проигнорировать, ни высмеять.

На день рождения Мари сделала подруге королевский подарок: пригласила лучшего парижского массажиста, и он каждый день мял и растирал ей ноги. Заказала Мари и высокий экран с двумя отверстиями снизу, сквозь которые Сюзанна могла просовывать наружу ноги до колен.

— Не знаю, что бы я без нее делала, — говорила королева.

— Что? — рассеянно спрашивал король.

После неожиданного превращения в короля Пипин долго не мог опомниться. Он говорил себе, удивляясь и ужасаясь: «Я — король, а ведь я не имею представления о том, каким должен быть король». Он читал историю своих предшественников и не находил ответа. «Они хотели быть королями, — рассуждал он, — По крайней мере большинство из них. А некоторые хотели даже большего. В том-то и дело. Если бы я только сумел найти смысл своего призвания, ощутить, ради какой высшей цели надевают корону».