Я топтался несколько в стороне.

Когда семейная группа распалась, мать Лайзы заключила в объятия меня. После того, как дама меня отпустила, я протянул руку Эдди, но тот, прежде чем обменяться рукопожатием, одарил меня ледяным взглядом. Мы направились к машине, и Лайза весь путь проделала под руку с братом.

Оказавшись дома, я приготовил им на ужин лазанью. До того, как приступить к еде, мы вчетвером опустошили бутылку красного вина и, садясь за стол, я откупорил еще одну.

– Не понимаю, как вы вдвоем можете ютиться в такой крошечной квартирке, – оглядевшись по сторонам, сказала Энн. – У вас так много вещей. И как только вы ухитряетесь держать их в порядке?

Я, естественно, ответил, что это нам не удается.

– Мама, ты же знаешь, что мы не можем позволить себе здесь более просторное жилье, – сказала Лайза. – Все наши пожитки нашли свое место. Жаль только, что у нас нет места для тебя и Эдди.

– Пусть это тебя не тревожит, – успокоила дочь Энн. – Нас прекрасно устроит пансионат с завтраком.

– Во всяком случае, это гораздо приятнее, чем ломать ребра на твоем полу, – с обращенной к сестре теплой улыбкой добавил Эдди.

Все положили себе на тарелки лазанью.

– Не имею представления, – начала Энн, обращаясь к волнующей нас теме, – с какой стати кто-то решил убить Фрэнка. Насколько я знаю, у него никогда не было врагов. Он был таким милым человеком. Всегда.

Почему же ты в таком случае с ним развелась? – подумал я, но вслух ничего не сказал. Отношение Энн к Фрэнку коренным образом отличалось от отношения моей матери к отцу. Можно сказать, что эти женщины стояли на противоположных полюсах. Мама весьма с большой неохотой появилась на его похоронах, всем своим видом демонстрируя полное равнодушие к уходу из жизни своего бывшего супруга. Здесь же сохранялись какие-то добрые чувства к покойному, и я не мог понять почему. Как бы то ни было, но мать Лайзы была искренне опечалена смертью Фрэнка.

– Скажи, а на работе его любили? – спросила она, обращаясь ко мне.

– О, да, – ответил я. – Мы все его очень любили. И очень уважали.

Все, кроме Арта, подумал я, но оставил эту мысль при себе.

– Есть ли у копов кто-нибудь на подозрении? – поинтересовался Эдди.

– Не думаю, – ответил я.

– Больше всего они подозревают Саймона, – сказала Лайза, и я обжег её взглядом. – Чему ты удивляешься? – продолжала она. – Это же очевидно, если судить по тем вопросам, которые задавал тебе сержант Махони.

Эдди не сводил с нас глаз. Он был на два года старше сестры и пару лет назад бросил учебу в медицинском институте. Сейчас, насколько я знал, он являлся аспирантом Калифорнийского университета в Сан-Франциско и специализировался по социальным проблемам. Лайза восхищалась братом, решившим посвятить свою жизнь служению неимущим, а я всеми силами пытался прогнать нехорошие мысли о так называемых «вечных студентах». Мы с ним никогда не были дружны. Эдди всегда был со мной вежлив, но в то же время относился с подозрением – вначале как к близкому приятелю младшей сестренки, а затем как к её мужу. Для титулованного англичанина, работающего в расположенной на северо-восточном побережье фирме, я казался ему излишне раскованным. После того, как родители развелись, Эдди принял на себя роль главы семьи, и с тех пор сестра и мать благоговейно прислушивались к каждому его слову. Думаю, ему очень не нравилось то, что они иногда соглашались и с моим мнением.

Его выводило из себя то, что я познакомился с Лайзой через отца. Это автоматически помещало меня в ту часть семьи, которая, как ему казалось, была виновата в расколе.

– Разве Саймон не был вместе с тобой? – спросил он.

– В этом-то и вся загвоздка, – покачала головой Лайза. – Когда Саймон разговаривал с папой, я работала в лаборатории. Получается, что он был последним, кто видел папу живым.

– Неужели? – внимательно глядя на меня, спросил Эдди.

– Почему ты так на него нехорошо смотришь? – сказала Лайза, беря меня за руку. До неё, наконец, дошло, какую ошибку она совершила, подняв этот вопрос. – Саймон не имеет никакого отношения к убийству.

– Ну, конечно, не имеет, – ответил Эдди, посылая младшей сестре снисходительную и в то же время ласковую улыбку.

Она улыбнулась в ответ, радуясь, что это недоразумение так легко уладилось. Но судя по тому взгляду, которым одарил меня Эдди, дело, видимо, обстояло не так просто.

– Уверена, что полиция схватит преступников, – продолжала Лайза.

– Надеюсь, что так и будет, – сказал Эдди. – Никогда не думал, что когда-нибудь произнесу подобные слова, но этот тип заслуживает электрического стула. Ведь в Массачусетсе, кажется, вернули смертную казнь, не так ли?

Вопрос был явно обращен ко мне.

– Боюсь, что нет, – ответил я.

– Вот как? А мне казалось, что я об этом где-то читал.

Лайза сосредоточилась на лазанье. Энн восторженно взирала на своего сына. Я же почувствовал некоторое раздражение. Лайза прекрасно знала, что смертной казни в нашем штате не было, но противоречить старшему брату не стала. Все заявления Эдди – а их было множество – воспринимались матерью и сестрой безоговорочно. Он был неглуп и часто высказывал дельные соображения, но иногда парень порол сущую чушь.

Я знал, что спорить с ним не имеет смысла. В прошлом году накануне Дня Благодарения мне довелось с ним подискутировать. Тема спора была совершенно пустячной. Мы разошлись в мнениях о том, к какой партии принадлежал канцлер Германии Гельмут Коль. Он считал, что Коль социал-демократ. Я же знал, что это не так. Лайза и мамаша считали, что Эдди не мог ошибиться. Я доказал свою правоту, чем ненадолго испортил в целом очень милый вечер.

– Видимо, это прошло мимо моего внимания, – сказал я, подливая Эдди вина.

Последовала недолгая пауза, которую первой нарушила Энн.

– Я думала, что у вас с Фрэнком были отличные отношения, – сказала она. – Жаль, что вы расстались, находясь в ссоре.

– Разделяю ваши чувства, – сказал я. – Мне хотелось так много ему сказать.

– Мне тоже, – сказала Лайза.

Ужин мы закончили в молчании, и я всем своим существом ощущал, что за нашим столом в качестве гостей присутствуют не только печаль, но и злоба.

В ту ночь, когда я лежал в постели, безуспешно пытаясь уснуть мне показалось, что кровать слегка трясется. Я протянул руку и прикоснулся к плечу Лайзы. Лайзу била дрожь.

– Иди ко мне, – сказал я, и она, перевернувшись, оказалась в моих объятьях. Я почувствовал, как мне на грудь закапали её слезы.

– Ты помнишь рубашку, которая была на папе? Ту, клетчатую? – спросила Лайза.

– Помню, конечно.

– Ведь это я подарила её ему в прошлом году. В день рождения. Она ему очень нравилась. И теперь вся рубашка залита его кровью.