На азимуте, указанном стариком, я обнаружил заросшую жесткой травой тропинку. Как часто ею пользуются люди, я не знал. Мой опыт лесной жизни ограничивался редкими походами за грибами в людные подмосковные леса.

Вероятно, внутренняя тревога, как я ни старался ее успокоить, у меня все-таки присутствовала, и я вглядывался в обочины, надеясь увидеть обычный бытовой мусор: сигаретную пачку, пустую бутылку, полиэтиленовый пакет. Пока ничего похожего мне не попадалось. И вообще не попалось ничего, как будто здесь не ступала нога современника.

К вечеру я прошел довольно много, учитывая характер местности. Ноги с непривычки гудели, плечи натерло лямками рюкзака. Пора было устраиваться на ночевку, но долго не попадалось подходящее место. Наконец, я добрел до тихой маленькой речушки с чистой водой. Ничего лучшего нельзя было пожелать. Я облюбовал сухое место под огромной елью. Приготовил себе постель, выкупался и разогрел на спиртовке ужин. Все было чудесно. Я лег на упругий наст из еловых иголок и погрузился в сон.

Проснулся на рассвете от оглушительного птичьего гомона. С полчаса я сопротивлялся лихорадке деятельности, пытаясь доспать самые сладкие утренние минуты. Было прохладно, и густая седая роса покрыла растения. Идти по мокрой траве мне не хотелось, и я, не торопясь, занялся своим туалетом, завтраком и ревизией запасов пищи. По расчету, еды, без экономии, мне должно было хватить дней на пять-шесть. Из этого я и строил планы похода. Поворачивать назад, если, конечно, ничего не случится и не встретится жилье, я решил тогда, когда съем половину припасов.

Когда немного подсохло, я тронулся в путь. Вокруг был все тот же бесконечный лес и незамусоренная тропинка с жесткой травой. Кое-где она была завалена упавшими деревьями, и свежими, и уже успевшими обрасти мхом. Я внимательно осматривал замшелые стволы, рассчитывая найти следы прошедших здесь людей. Однако все было первозданно чисто. Иногда у меня даже появлялось чувство, что я совсем остался один на земле. Ни самолета в небе, ни гуденья трактора или машины, один бесконечный, пустой лес.

Приемник, как и вчера, ничего не ловил. Мне удалось проверить его исправность во время далекой грозы. Он добросовестно трещал при разрядах молний, но упорно не хотел найти хоть один радиосигнал.

Как и вчера, в самое жаркое время дня я устроил себе «сиесту». После давешней речки мне не встретилось ни одного водоема, а воды у меня было совсем немного.

Поэтому, когда часам к шести я вышел на берег довольно широкой реки, я обрадовался. Вода — всегда жизнь, и в прямом, и переносном смысле. Если в этой местности есть люди, то искать их следует на берегу. Устраивать ночевку было рано, переправляться не на чем. Перебираться вплавь мне не хотелось из опасения подмочить припасы — потому я двинулся вниз по течению.

Идти без тропинки, даже почти условной, было неудобно. Приходилось постоянно обходить заболоченные места, прыгать по кочкам и путаться в высокой траве и кустарнике. Места здесь были явно необжитые. Мне все уже порядком прискучило, когда я неожиданно обнаружил «след человека» на этой земле. В воде у самого берега лежал полузатонувший «убогий челн». Как назвать по-другому странную лодчонку, неизвестно когда сделанную и брошенную за ненадобностью, я не придумал. Таких лодок я отродясь не видел, разве в каком-то историческом музее. Из того немногого, что от нее осталось, можно было уразуметь, что ее вырубили из цельного ствола дерева, а внутри выжгли. Я спустился к воде и выволок ее на берег. Умелец, создававший эту пирогу, ничего не знал о киле, плавать на таком суденышке смог бы разве что спортсмен-байдарочник.

Оставив в покое исторический экспонат, я пошел дальше, надеясь на новые, более перспективные встречи. Однако до вечера мне больше ничего примечательного не встретилось.

Ночь я скоротал в спальном мешке на лугу. Мои «биологические часы» перестроились с городского режима на даже не знаю какой — старозаветный сельский. Я без всякого напряга вставал с солнышком и не тянулся первым делом к сигаретной пачке. На этой реке я впервые в жизни пожалел, что не рыбак, — так смачно и часто в реке плескалась рыба. Экономя сухое топливо, я набрал на берегу сушняка и разжег костер. Спешить мне было некуда, и я, кроме горячего завтрака, согрел лишний котелок воды, чтобы комфортабельно помыться и побриться.

Я уже почти втянулся в походную жизнь, одиночество меня пока не угнетало, а давешняя находка челна придала уверенность, что я в реальном, а не виртуальном мире.

В надежде на скорую встречу с людьми, дальше я двинулся мытый, бритый, сытый и почти довольный жизнью. Сомнения, что мне удастся выйти к какому-нибудь селению, меня не мучили. Было маловероятно, что берега такой реки окажутся незаселенными. Поэтому, когда менее чем через час пути я попал на скошенный луг с аккуратными копенками сена, я ничуть не удивился.

Луг был пойменный и очень большой. Я прошел по нему с километр, пока не увидел вдалеке цепью движущихся косцов. Видимо, цены на горючее заставили крестьян вернуться к дедовским способам заготовки сена. Я двинулся в их сторону и уже на полпути, кроме косарей, разглядел женщин с граблями, ворошащих траву. Вдалеке, на взгорке, видны были крестьянские избы.

До крестьян было еще далеко, с полкилометра, однако уже отсюда было видно, как они ритмично и широко взмахивают косами и движутся единым ровным фронтом. На лугу было человек двадцать мужчин и немного меньше женщин. Это меня немного удивило, обычно на полевых работах наблюдается совсем другая пропорция.

Чем ближе я подходил, тем медленнее делались движения работающих. Наконец, когда до них оставалось метров сто, мужчины и вовсе остановились, а женщины, сбившись в кучку, отошли в сторону. Такая реакция меня, честно говоря, удивила. То, как все следили за моим приближением, не давало мне повода думать, что причина внимания не я, а что-то другое.

Теперь, вблизи, когда я смог рассмотреть эту бригаду, мне было в пору самому остановиться и разинуть рот.

Похоже, я попал к каким-то староверам. Вся компания была одета в длинные светло-серые рубахи, все мужики, кому, естественно, позволял возраст, носили бороды, но больше всего меня удивили их странные хиппарские прически. Женщины были в таких же, как и у мужиков, рубахах, но подлиннее, а головы наглухо замотаны платками.

Встреча, похоже, мне предстояла и нежданная, и нерадостная. Если это не раскольники, то, вероятно, какая-нибудь религиозная коммуна. Судя по лицам, они никак не смахивали на одичавших оригиналов-интеллигентов, ушедших в народ.

Однако отступать было некуда, и я, по возможности естественным шагом, подошел к косцам:

— Бог в помощь, — произнес я подходящее к случаю приветствие и снял с головы бейсболку.

Косари с полминуты не отвечали, оторопело пялясь на меня, а потом вдруг, как по команде, поклонились мне в пояс.

После чего пожилой мужик с длинной сивой бородой и обстриженными по кругу волосами подал голос. Еще раз, низко поклонившись, он произнес: