Сказать, что я была потрясена, значит ничего не сказать. В тот момент я позабыла обо всем на свете. Мир мог провалиться в Lohhar'ag, но это не отвлекло бы меня от созерцания дымчатой мантикоры.

Чуть дальше я увидела что-то знакомое. На деревянной подставке, имитирующей сук, сидела гарпия, расправив крылья и приоткрыв зубастую пасть. Именно ее сородича я отмолотила тяпкой и пнула под зад незадолго до своего отъезда в Изгард.

— Это гарпия? — с восторгом воскликнула я.

Фитцпарк утвердительно кивнул:

— Да, именно она, зараза этакая. Но это самая мелкая изо всех существующих разновидностей, кур ворует да кроликов. С такой и дите управится. А вон дальше, погляди-ка — аальская гарпия и хельбергонская. Вот это зверюги посерьезней. Но самая здоровая среди этих летучих гадин — горная каммерольская. Такая и теленка запросто сволокет.

Я представила себе, что бы было, если бы подобная зверюга прилетела к нам в деревню, и поежилась.

— А отсюдова начинаются ящеры. У нас самая широкая экспозиция на пять, а то и восемь королевств. Чего тут только нет — и горные драконы, и болотные, и пустошные… Вот тот, на которого ты сейчас смотришь, — южный эбонитовый дракон. Видишь, какая у него чешуя мелкая, гладкая, без бородавок и наростов. Чисто шелк блестит.

Я залюбовалась точеным, изящным ящером, который был размером с корову. Господа таксидермисты поработали на славу: казалось, он сейчас шагнет со своего пьедестала из морских валунов, и горе тогда незадачливым зрителям вроде меня.

— Вот это дракон скальный обыкновенный, или, как любят выражаться господа маги, вульгарный. Ну да он такой и есть. Жирная серая скотина, еще и вся в наростах, точно болящая. У него шкура, где чешуи нет, с возрастом роговеет, оттого и выглядит с годами сей зверь все гаже и гаже. Это дракон Олафа — северный зверь, для маскировки имеет серо-стальной окрас. Средней величины, но нрава подлючего до невозможности. Однако же холоду боится, хоть и прозывается северным. Не слыхала ли историю про то, как дракон случайно залетел в Улебергд, столицу хельбергонскую? Ничего ты не знаешь, как я погляжу… Вот и тот дракон был такой же бестолковый — отморозил крылья, бедолага, да и рухнул на город, точно зонтик растопыренный. То-то горожанам была потеха!

Драконы сменяли один другого — то маленькие, не больше лошади, то покрупнее, так что приходилось задирать голову, чтобы их разглядеть. Сколько же пришлось попотеть чародеям, чтобы угробить эдакое количество ящеров! А как их доставляли в Изгард, вообще непонятно!

— А это, — тут голос Фитцпарка задрожал от волнения и благоговения, — лучший экспонат Музея. Золотистый амилангрский дракон! Ничего подобного более ты не увидишь в прочих музеях и коллекциях! Редчайший зверь. За него нам предлагали не раз десятки тысяч крон, но Академия отказалась. Ибо этот дракон неоценим!

Я в восхищении замерла. Передо мной возвышался необычайно прекрасный ящер, величиной с дом — не меньше. Солнечные лучи падали на него таким образом, что казалось, будто светится каждая чешуйка. Длинный хвост, заостренный, точно пика, на конце, живописно изгибался, а янтарные когти на лапах были словно отшлифованы.

Несколько секунд я молчала, а потом пораженно выдохнула:

— Какой он…

— Здоровенный — это точно. И проклянешь ты его еще неоднократно, как злейшего своего врага, — совершенно другим тоном сказал Фитцпарк. — Это я увлекся чуток, расхвастался, да и подзабыл тебе рассказать, что мы здесь, при этих уродах, делаем.

И мы пошли обратно.

— Вот ты на Музей посмотрела, поахала, поудивлялась. А дальше-то что? — буднично говорил Фитцпарк, более не обращая внимания на диковинных чудовищ. — Для адептов оно так и есть — пришли, зарисовали, записали за лектором, и все. Да только мы не адепты, которые по сути своей есть бездельники и тунеядцы. На нас лежит ответственность, и немалая. Мы должны сохранить богатства, которые нам вверили, и сделать все для того, чтоб эти вот экспонаты продолжали радовать глаз. Мы-то понимаем, какая в них ценность заключена. А адепты — дикий, некультурный народ. Им самое милое дело у мантикоры усы повыдергать, пока лектор отвернулся, либо на боку у дракона надпись похабную накорябать. Опосля этих экскурсий по три дня экспозицию восстанавливать нужно! Так что первая наша обязанность такая — исправлять вред, нанесенный экспонатам адептами. Понятно?

— Ага. А нельзя как-нибудь им помешать вред этот учинять? Ну, по рукам стукнуть или уши надрать? — задумчиво спросила я.

Фитцпарк с сожалением вздохнул.

— Будь моя воля, — мрачно сказал он, — я б им руки вообще повыдергивал! Это ж как мало понятия надо иметь, чтоб на саламандре царапать «Тут был Базилио из Лекка»! Саламандра есть дух огня, символ стихии, и, чтоб ее изловить, не один год понадобился! Сие есть прекрасный зверь и уникальный экспонат. А этим вандалам наплевать решительно на все. Но мы люди маленькие. Нам и слова промолвить нельзя им впоперек. Эти выродки знай себе оскверняют экспозицию, а наше дело ее реконструировать раз за разом. И попробуй только доложить госпоже ван Хагевен, что какому-либо экспонату нанесена порча. Враз выговор, наказание, словно это я самолично хвост у единорога подпаливал. Наша работа имеет свои тонкости, и терпение тут нужно нешуточное. Ты со временем сообразишь, что к чему. Покудова же сообщаю тебе, что вторая наша обязанность — это уход за экспонатами. И он включает в себя самые разнообразные действия…

Между тем мы прошли мимо экспозиции, представляющей копытных, и вышли к невзрачным дверям, которые почти полностью закрывало чучело неизвестного мне тогда монстра с огромными ушами.

— Вот наше скромное обиталище, — сказал Фитцпарк. — Тут мы хозяева и господа.

Обиталище являло собой большой контраст с огромным залом Музея. Проще говоря, это была крошечная каморка, где из мебели присутствовали стол, две колченогие лавки, какие-то сундуки и полки, покрывающие стены сверху донизу. На полках ровными рядами стояли пузатые колбы с разными жидкостями и порошками.

Фитцпарк с торжественным видом взял одну из емкостей, с жидкостью кроваво-красного цвета, и произнес:

— Запоминай теперь хорошенько все, что я скажу. Ибо ошибки в нашем деле исправить зачастую невозможно!

И после такой впечатляющей прелюдии мне было поведано, что монстры в своем разнообразии годны не только украшать экспозицию, но и содержать на себе множество паразитов, копить пыль и портиться. Каждый экспонат имел свои особенности, и их следовало учитывать. Мне предстояло запомнить, какими жидкостями следует протирать драконов, чтобы их чешуя имела здоровый вид, какие порошки способствуют уничтожению клопов на мантикорах, а какие — моли на стрыгах. К ужасу своему я узнала, что почти каждое чучело имеет свою комплексную систему мероприятий по уходу, и спутать их означало нанести непоправимый вред. Чешуйчатые, волосатые и гладкошерстные твари отличались между собой куда больше, чем принято было думать.

— Вот желчь ехидны напополам с марганцовкой, — наставлял меня Фитцпарк. — Колер фиолетовый, консистенция густая. Этим следует полировать копыта и рога сатиров, в крайнем случае можно воспользоваться ею и для единорога, но только единожды, поскольку от марганцовки рог его может приобрести желтоватый оттенок. А это ртуть, драконья кровь, уголь анчара и перо феникса в соотношении 1:1:2:1. Используется для протравливания шкуры сфинксов. И упаси Бог пролить хоть каплю на тритона! Тут же запылает и сгорит! Вот купорос и толченое мумие. Радикальное средство супротив вшей на мантикорах. Эй, девка, ты слушаешь или спишь? Запоминай — этого тебе больше никто не расскажет, даже сам господин ректор! Сулема с маслом чайного дерева…