Что было б, когда б старший не зашел? А все одно, думаю, нашла бы способ. Какой-какой, да тот самый, которым бабы обыкновенно с мужиками рассчитываются…

Так вот, той же ночью Клайд и сдернул с тюрьмы. Бежал, аж пятки горели. На товарняках до Огайо добрался. В Мидлтауне его и взяли под белы-то рученьки. Правда, вернули уже не на прежнее местечко, которое, если подумать, не таким и плохим оказалось. Сунули в Истхем, федеральную тюрьму строгого режима и сроку добавили до четырнадцати годков, что, я вам скажу, было куда как верно.

Барроу, как узнал, яриться начал, протестовать. Два пальца на ноге отпилил, прежнего приговора требуя, только не помогло. И Клайд это скоренько понял. И тут же переменился, шелковым стал. А мать его, Камми Барроу, принялась письма губернатору слать, умоляя о снисхождении. И так старалась, что 2 февраля тридцать второго года Клайда выпустили из тюрьмы.

Каким вышел? Ну это вам у него спросить надо было. Другим, понятное дело. Поговаривали, ему тяжко пришлось. Федеральная тюрьма – это вам не рай овечий. Били? Да, думаю, что били. Вы не спрашивайте, вы съездите и поглядите, коли пустят. Но мой вам совет, лучше уж пуля, чем до конца жизни в этом аду… Да, еще сказать надобно, что именно там Клайд и убил в первый раз.

Душно. Холодно и душно, точно воздух разлили по кружкам и теперь, выпив свою до дна, Клайд скорее сдохнет, чем добудет еще глоток. Смердит. Людьми и дерьмом, совсем как на папашкиной ферме и еще хуже. Давит стенами, звуками, глазами.

Пялятся-пялятся, вот-вот проткнут.

Сволочи.

Каждый из них – урод, способный на все. И Клайду, если выжить хочет, придется стать таким же. Сейчас. Но лучше завтра.

Конечно, завтра. Он имеет право немного потянуть, остаться собой. А ведь до чего же славно все складывалось… Ушел, просочился водой сквозь пальцы, глотнул свободы полной грудью, чтобы теперь снова задохнуться в этом дерьме.

Вырваться. Пока не задушили, не задавили, не растоптали, как топчут слабых. Он, Клайд Барроу, здесь слаб. Почему? А потому, что простора нет. Ничего. Исправится.

Когда?

Скоро. Стоит пальцы сложить щепотью, и на коже ладони вспыхивает отпечаток Дьяволова клейма. Тяжестью давит монета, никому, кроме Клайда, не видная. Зовет. Подталкивает. Ну же, смелее, решайся, и тебе повезет.

Ведь получилось у Бака слинять?

И Бонни повезло пистолет пронести.

И самому Клайду везло до последнего, до самого предела, за которым пришло понимание – дальше никак. Вышел кредит, платите по счету. Как? Просто. Ты же знаешь, нужно лишь заглянуть в себя, и вот он, ответ, дохлой рыбиной на поверхности плавает.

Подчинись, и все вернется. А если нет…

Если нет, тогда четырнадцать лет ада. Кнут. Работа на износ. «Гимнастика», которой развлекаются и те, что охраняют, и те, что сидят. Отжимайся, Барроу, веселее, ниже, чтобы пол целовать, а потом выше. И снова ниже. Ну-ка, на сотню. Или две. Пока руки не подломятся от натуги…

Поля бесконечные, черная земля, разбитая ногами, разломанная мотыгами. Спина, вечно ноющая. Голод. Страх лечь там, на местечковом кладбище в одной из ям, что каждую неделю свежие.

Выбираться. Любой ценой. Сегодня. Да, уже сегодня, если повезет… невидимая монетка кувыркнулась в воздухе, припав ледяным серебром к ладони. Орел? Решка?

Обломок трубы Клайд припрятал давно, но все тянул и тянул. Выбирал. Думал. Мучительно выстраивал планы. Нет, жалко не было: кого жалеть, когда ублюдки кругом? А вот попасться на глупости не хотелось. К его-то списку еще и убийство добавлять – прямая дорога к смертникам.

Все будет хорошо.

Все получится.

Возьми трубу. Спрячь под одежду. Вынеси во двор. Сунь в груду мусора. Стань рядом. Иногда отходи. Веди себя, как обычно, чтобы никто не догадался. Они же тупые, но со звериным нюхом. И тебе тоже надо зверем стать. Уподобившись, спасешься…

Вон она, твоя добыча. Плакать о нем не станут. Падла и стукач. Царь ублюдков и князь уродов, собравшихся в этом аду. Самое время отправиться в следующий. Дьявол будет доволен.

И продлит кредит удачи.

Стой. Смотри. Идет к тебе. Как будто бы к тебе. Чего-то увидел? Догадался? Теперь точно придется кончать, иначе проблем не оберешься. И пускай. И хорошо. Когда некуда бежать…

Труба опустилась на череп. Хрустнуло. Чавкнуло. Брызнуло алой искрой, но не попало. В закутке двора тихо и безлюдно. Удачно.

Дьявол хохочет. Серебро жжет руку.

Скоро Клайда выпустят. Он свою часть сделки исполнил. И Дьявол исполнит. Зачем ему мухлевать?

Как Варенька и ожидала, Сергей заявился с самого утра. Злой. Снова в панцире костюма. И уже не сверчок – настоящий краб. Вон руки-клешни сжимаются-разжимаются, того и гляди поймают и одним ловким движением перекусят пополам.

– Ты выяснил что-нибудь? – Варенька села у окна. Солнечный свет, белизна домашнего платья и фарфора – Германия или Россия? – милые декорации предстоящей сцены.

– Нет.

Отвернулся.

– Почему? Кофе? Чай? Да ты садись, садись…

Подчинился. И только сев, понял, что сделал ошибку. Их разделял овальный столик – красное дерево, инкрустация, – но он был слишком мал, чтобы Сергей чувствовал себя в безопасности. Он заерзал, отодвигаясь – скрежетнули ножки стула по паркету, и Варенька нахмурилась.

– Осторожнее. Это очень дорогая мебель. Олег расстроится.

Ложь, конечно, но пока ей следует играть роль примерной жены, пусть даже собеседник в курсе, что на самом деле все совершенно иначе.

Варенька налила чаю, добавила сливок, подвинула собеседнику. Поинтересовалась:

– А ты у девки его был? Вдруг она что-то знает?

Крючок заглотил сразу.

– Какая девка?

– М… Маша? Маргоша? Марина? Что-то такое, на «М». Любовница его. Ой, Сереженька, неужели ты не знал? Мне казалось, что в подобных случаях жены в отстающих, а выходит, что ты…

– Рассказывай.

Приказ? Пускай, подобную вольность Варенька готова попустить. Она подалась чуть вперед: белые рукава легли на стол, обнажив запястья. Разрез стал чуть глубже, а рука человека-краба ближе.

– Рассказывать… да я мало что знаю. Просто…

…просто в какой-то момент Олежка изменился. Он вообще менялся легко, линяя жизнями, как змея шкурами. Одна слезет мешочком мертвой кожи, а под ней уже другая, свежая, блестящая и переливается новыми красками.

Сейчас линька началась с поздних возвращений. Врал про работу, переговоры, партнеров. Неумело и понимая, что Варенька видит его вранье и принимает только потому, что ей плевать. Она кивала, вздыхала, изображала примерную жену. И сама лгала в ответ.