Потом они сидят неподвижно в остывающей воде, прижавшись друг к другу, залитые слезами и лунным светом.

— Почему ты плачешь? Я сделал тебе больно?

— Нет-нет… — всхлипывает она, прижимаясь губами к его уху. — Все хорошо, милый, все хорошо…

— Пойдем наверх? Холодно…

— Да-да… пойдем

— Ты простишь меня, если я не понесу тебя на руках? Я сейчас, пожалуй, не смогу.

Энджи фыркает:

— Что это за муж, который даже не может отнести жену на руках в спальню?

— Ну ладно, я попробую…

— Ну вот еще, глупый, — смеется она. — Я пошутила. Сейчас ты, конечно, не сможешь, так что на этот раз я прощаю. Но в наказание тебе придется носить меня на руках всю оставшуюся жизнь. Понял?

— Понял, — серьезно говорит он.

— Поклянись.

— Я не могу, Энджи, любимая. Нам запрещено клясться. Поверь мне без этого, ладно? Я буду носить тебя на руках всю жизнь. А проживем мы долго, долго и счастливо, долго и счастливо…

Он баюкает ее на своем плече, сидя в холодной звездной воде, расцвеченной ее девственной кровью и его семенем. Луна ласково смотрит на них со двора. Время запирать ставни. Поднявшись наверх, Энджи застилает постель чистыми простынями, они ложатся и любят друг друга несколько суток подряд, изредка прерываясь на еду и на сон.

* * *

Берл очнулся и с трудом разлепил веки. По лицу его стекала вода; собственно говоря, он был мокрым весь с головы до ног, и не только он сам, но и стул, к которому его привязали, и дощатый пол вокруг стула. Очевидно, неизвестные доброжелатели долго пытались привести его в чувство при помощи ведер с водой.

— Вы что, за воду не платите? — спросил он в пространство по-английски.

Голову ломило, состояние было тошнотворное. Вот же чертов… как его?.. Мирсад?.. — ага, Мирсад. Вот же чертов Мирсад со своей проклятой киянкой!

— Очухался? — кто-то отвечал ему по-арабски. — Ну вот и хорошо. Сейчас поговорим. А воды у нас хватит, не волнуйся.

Берл, не торопясь, прикинул, сознаваться в знании арабского или нет, и решил не сознаваться. Во-первых, есть шанс, что они будут переговариваться при нем, рассчитывая на его непонимание; а во-вторых, английский с его встроенным независимым сарказмом намного лучше подходит человеку со связанными руками.

— Извините, я не понимаю. Может, немецкий? Испанский?

Он наконец заставил себя поднять голову и осмотреться. Как и следовало ожидать, ничего хорошего: он был прикручен к стулу, стоявшему посередине небольшой комнаты, в которой, кроме него, находились еще трое. Если, конечно, не считать динамомашинки…

Заметив его взгляд, один из троих расхохотался. Это был, видимо, главный, тот, кто заговорил первым. Он сидел за столом в торце комнаты, метрах в трех от Берла.

— Что, нравится? — он что-то сказал по-боснийски своим товарищам, и те тоже заржали. — Любишь, когда ток между ушей пропускают? Или от жареных яиц ты больше балдеешь? Или еще как-нибудь — мы тут по-всякому умеем. Так что не стесняйся, проси Селима. Он у нас главный электрик. Познакомься.

Он кивнул на щуплого мужичка с куцей бородкой и огромным насморочным носом. Мужичок театрально поклонился и для пущей убедительности щелкнул наконечниками электродов.

— Рад встрече, — вежливо кивнул Берл. — Я непременно позвоню, когда у меня дома перегорит лампочка в сортире.

Главный улыбнулся. Ему было лет сорок, не меньше; высокий, с пышной раздвоенной бородой и глубокими жесткими морщинами вокруг рта. Берл вспомнил, что видел его возле штабного барака во время выхода на молитву. Когда это было — неужели сегодня в полдень? Кажется — годы назад. Самое обидное, что поесть так и не получилось. Теперь уже, видимо, и не получится…

— Смешно… — сказал главный. — Ты, оказывается, шутник. Только, боюсь, до своего сортира ты уже не доберешься.

— Элементарно, Ватсон, — возразил Берл, радуясь, что не расстался с английским. Он начинал испытывать истинное удовольствие от беседы. — Допустим, вы меня убиваете, помучив перед этим, как это у вас водится. Дальше я попадаю в землю, а там, как известно, черви. Потом, допустим, Селим, устав пытать честной народ, отправляется на рыбалку, и червячок попадает в рыбку. Ну а дальнейшее понятно даже такому идиоту, как ты: кто-то съедает рыбку, идет в мой сортир… и в результате я туда все-таки попадаю.

— В виде дерьма, — уточнил дотошный бородач.

— Подумаешь… — поморщился Берл. — Ты туда попадаешь в виде дерьма без всех этих приключений.

Улыбка сползла с бородатого лица. Главный кивнул третьему, стоявшему позади Берла, так что рассмотреть его в подробностях пока не представлялось возможным. Третий сделал шаг вперед и ударил Берла по печени. Удар был такой сокрушительной силы, что Берл задохнулся и почти потерял сознание. Мир скрутился для него в одну воющую болезненную трубу; кашляя, выпучив глаза и хватая воздух разинутым ртом, он летел сквозь нее, искренне надеясь на то, что это — конец, что такой боли больше уже не будет никогда. Прошло как минимум две-три минуты, прежде чем он пришел в себя, и комната снова обрела жесткие очертания в его наполненных слезами глазах.

Бородач за столом снова усмехался.

— Забыл тебя познакомить: это Хасан. Наш слесарь-механик. Разбирает таких, как ты, на запчасти. Ты там про рыбку чего-то рассказывал? И не надейся, парень. Организм у тебя здоровый, зачем добру зазря пропадать? Мы тебя продадим. По частям, конечно. Сердце — туда, почки — сюда, печень… Вот насчет печени — не знаю. Печень тебе Хасан, похоже, отобьет. А, Хасан? Выйди, покажись гостю.

Хасан оказался звероподобным существом среднего роста с широченными плечами и несоразмерно длинными волосатыми руками.

«Бывший борец, — подумал Берл, глядя на его сломанный нос и уши, приплюснутые к бритому черепу. — Да, неприятный дядечка…»

— Большая честь для человека быть расчлененным человекообразной обезьяной, — сказал он вслух хриплым, сдавленным от боли голосом. — Обычно ведь происходит все наоборот.

Главный покачал головой, разгадав нехитрую берлову тактику.

— Думаешь легко отделаться, да? Думаешь, забьем мы тебя сейчас за два-три удара — и все? Не-ет, брат, так не будет. Уж больно много ты шуму наделал. Большой умелец, сразу видно. Шестнадцать человек убитых только здесь, считая тех троих, за которыми ты шел. Плюс еще пятеро, те, что в Травнике. Это ведь тоже твои?

— Ага, как же, — легко согласился Берл. Он уже отдышался и обрел прежнюю самоуверенность. — И президента Кеннеди тоже я шлепнул. А перед этим эрцгерцога Фердинанда ликвидировал — здесь неподалеку, в Сараево. Вешай на меня уже и это, чего ты стесняешься?

— Насчет Фердинанда и Кеннеди не знаю, а вот в Травнике ты был, это точно. — Бородатый открыл ящик стола и заговорщицки подмигнул Берлу. — Что, ты думаешь, у меня тут есть? Догадываешься?