— А разве женщины не поступают так сплошь и рядом? — спросил Киш, деликатно оставляя за скобками вопрос, как Аркадий раздобыл снимки и корректны ли его действия с точки зрения профессиональной этики. — У Варвары так и раньше было: наряд — для понедельника, наряд — для вторника… Но это касалось одежды для работы. Не думаю, что в её неделе стало девять дней. Возможно, что-то в этом есть.

— Я предположил, — уже уверенней заговорил Аккадский, — что каждый тон соответствует одной букве. Но вам эти сочетания букв ни о чём не говорят.

— Может, вы неправильно определили, какая буква соответствует тону? — предположил Киш.

— Не спорю, — охотно закивал Аккадский. — Я в этом совсем не разбираюсь и даже не знаю, кто в этом разбирается. Чего нет, того нет — с художниками жизнь не сводила… Можно, конечно, составить программу, но это слишком долго, я предположил, что вы сможете что-то определить. Конечно, всё может быть ещё сложней, если задействована символика цветов. Ну, знаете: красный — страсть, зелёный — умиротворённость… Но в этом я разбираюсь ещё хуже.

— Я возьму их? — спросил Киш, кивнув на снимки. — У меня такие люди есть. Точней, один человек.

— Разумеется. Только обещайте, если вам удастся расшифровать, вы сообщите мне. Сделаете?

— Разумеется.

Киш спрятал фотографии и, вставая, протянул руку Аккадскому. Тот поднялся навстречу и глянул на часы.

— Кстати, уже сорок минут идёт ваш инерционный период. По истечении вы должны направить в суд своё согласие на защиту ваших ментальных интересов по этому делу. Если Варвара вторгнется в воспоминания, которые по разделу отошли вам, то по первому же вашему требованию будут предприняты меры в соответствии с законом. Форма стандартная. Если хотите, я отправлю от вашего имени.

— Не надо, — покачал головой Киш, — я ещё не решил.

— Вот я и говорю: это дело необычное, — ухватился за старую мысль Аккадский. — И вы необычный клиент, и ваша Варвара, если на то пошло, тоже. Необычная пара. Не обижайтесь, но создаётся впечатление, что вы сами не знаете, чего хотели от этого процесса. Ну, то есть, конечно, не вы, а ваша бывшая супруга. А что? Это мысль! Тогда мы, может, зря ломаем головы? Женская логика, как известно…

— Варвара тоже должна прислать своё согласие? — Киш пропустил риторические вздохи Аккадского.

— Ну, она-то — истец, — пожал плечами тот. — Для неё это вообще должно быть пустой формальностью. Хотя не удивлюсь… Такие случаи бывали. Редко, но бывали. Натешатся в суде, а потом снимают взаимные претензии. Но надо сказать, в таком случае истца ждёт весьма чувствительный штраф.

— Если она пришлёт своё согласие, сообщите, пожалуйста, мне. По возможности сразу же.

— Разумеется, — пообещал адвокат. — Признаюсь, мне чрезвычайно интересно, чем кончится всё это дело.

— И последний вопрос: почему — совести?

— Не понял, — Аккадский смотрел на него с удивлением.

— Вы сказали: «Для успокоения совести я решил пробить…»

— Ах, вы об этом… По-видимому, у некоторых людей совесть и любопытство — одно и то же. Я из их числа.

— Вы скромничаете, — пожурил его Киш. — Мне кажется, это число равно единице…

Вот и ещё один друг юности — Игорь-Игорёк, по прозвищу Шедевр. Как и все служители кисти, начинал с натюрмортов-пейзажей-портретов, потом в какой-то момент лица современников стали казаться Шедевру неинтересными, и он сдвинулся к исторической живописи, образы для которой черпал из старых фотографий. Наконец, перешёл в иконописцы, на том и успокоился, начав новую жизнь.

Юность, однако же, увязалась следом: его квартира, служившая и студией художника, где в прежние времена собирались люди разных убеждений, объединённых любовью к знанию, и где совершались обильные возлияния во славу искусства и науки, располагалась в районе дремучих переулков у Курского вокзала, фактически в самом центре, благодаря чему Шедевр оказался на пересечении многих линий. С преображением богемного капища в православную мастерскую протоптанные тропки заросли лишь частично и потому Игорёк по-прежнему располагал наиболее свежей (хотя и не всегда уже актуальной) информацией о разбросанной по миру честной компании. К нему в старую мансарду на четвёртом этаже потрёпанного дома многие забегали на минутку, случайно оказавшись рядом, а со временем стали заходить и для того, чтобы узнать новости о друзьях.

Иногда, впрочем, в периоды наиболее интенсивной работы, Игорь мог не принять даже самых близких друзей, просто не отвечая на стук в дверь (основной для него способ предварительной коммуникации).

Но Кишу повезло: когда он поднялся по широкой лестнице на последний этаж старого здания в стиле конструктивизма 1920-х и глухо постучал в дверь, по старинке обитую коричневым дерматином, из недр мастерской раздалось: «Кто?»

— Киш, — сказал он. И, кашлянув, чтобы придать голосу звучность, громко уточнил: — Арх-и-Камышов.

Ответом было золото.

Киш подождал: он допускал, что Игорь именно в этот момент занят работой и не может сразу оторваться.

Прошла минута, и другая: Шедевр, словно и не собирался открывать. «Жзксжбжбж, — подумал Киш, разглядывая местами потертый до белых проплешин дерматин, — оскгобобо».

И опять постучал. Из-за двери снова послышалось терпеливое «Кто?»

— Во имя Отца, Сына и Святаго Духа, — вспомнил он.

— И ныне, и присно, и вовеки веков, аминь, — раздалось из-за двери, но встречного движения не произошло.

«Странно, — подумал Киш, — раньше это срабатывало».

Думать пришлось целую минуту, пока из-за дверей не последовала подсказка:

— Христос воскресе!

— Воистину воскресе! — хлопнув себя по лбу, ответил Киш, и, наконец, лязгнул замок.

Игорёк предстал в белой рабочей рубахе, с закатанными до локтей рукавами, тёмных бриджах и тяжёлых кожаных шлёпанцах. Длинные, до плеч волосы, были перехвачены проходящей по лбу синей лентой. Лицо не то украшала, не то обезображивала нерегулярная, как лесостепь, борода, отличавшаяся к тому же разноцветьем: тёмные поросли соседствовали с откровенно рыжими.

— Привет, Киш, надевай тапки, — распорядился Шедевр и вернулся в комнату.

Переобувшись, Киш последовал за ним — в запах олифы и свежей древесины, спартанской мебели и святых ликов на стенах. Небольшая комната казалась просторней из-за огромного, почти во всю внешнюю стену, окна, разделенного на шесть высоких прямоугольников. На примыкающем к окну столе лежал накрытый белой тканью прямоугольный предмет, — надо думать, икона, над которой сейчас работал Игорёк.

Мастерскую пронзали косые лучи солнца.

Шедевр ждал его посреди комнаты, уставив руки в бока. Он окинул Киша лучистым взглядом и еле заметной улыбкой.