От звонка в дверь бешено заколотилось сердце. Соня распрямилась пружинкой, открыла, подалась навстречу. Машенька?.. За дверью стояла укутанная толстым шарфом Майя, держа в двух руках большой пакет, из которого торчал длинный белый батон, выглядывал здоровенный рыбий хвост. Соня разочарованно отступила в глубь прихожей. Вид еды оскорбил ее до крайности. Даже затошнило.

Майя вошла, внимательно посмотрела на Соню. Размотала свой длинный шарф, сняла пальто, встала напротив нее, уперев руки в бока.

– Так, немедленно умойся и причешись! На кого ты похожа? Я сейчас приготовлю чего-нибудь поесть.

Майя буквально затолкала Соню в ванную, заставила умыться, почистить зубы, провести щеткой по волосам. Из зеркала ванной на Соню смотрела другая женщина, с провалами вокруг глаз, с загнанным взглядом, бледной, нездоровой кожей. Лицо женщины из общественного транспорта...

Чашку крепкого сладкого кофе она все же выпила. А вот с едой не получилось, как Майя ее ни убеждала, что поесть необходимо, что она в обморок может упасть в самый неподходящий момент. Господи, да она бы с удовольствием провалилась в этот самый обморок! И не выходила бы из него вообще... Телефон звонил непрерывно. Звонили соседи, звонили из милиции, уточняли детали, звонила Сашка из школы, чтобы узнать новости... Новостей не было никаких. Соня понуро возвращалась на кухню, закуривала очередную сигарету. Майя в очередной раз уговаривала ее поесть.

– Майя, ты лучше поговори со мной. Как вчера...

– О чем ты хочешь поговорить?

– Помнишь, ты вчера сказала, что я не умею любить своих детей? Почему я, немолодая уже женщина, прочитавшая столько книг, считающая себя интеллектуалкой, всезнайкой, стоящей на несколько ступеней выше других, не понимала такой простой вещи?..

– Так не умела любить, поэтому и не понимала. Ты ж не знала, что не умеешь. Жила и жила себе в неведении. Многие так живут. Нужно пережить очень сильное потрясение, чтоб что-то понять, переоценить. Зажить другой жизнью. Вот и считай, что тебе чуть приоткрылась дверь в эту другую жизнь, а в прежнюю закрылась. Тебе теперь силы нужны, чтоб в нее войти, а ты даже поесть не хочешь!

– Отстань, а? Не могу я есть... А почему ты умеешь любить? Ведь умеешь же! Кто тебя-то научил? У тебя ж родители умерли рано, ты сама рассказывала, что в интернате при балетном училище выросла!

– Ты знаешь, через меня много детей прошло, и родителей я видела всяких. Некоторые облизывают свое дитя, не отпускают от себя ни на шаг, у него и танцы, и английский, и все, что угодно, и родители уверены, что до бесконечности любят свое чадо... А потом не получается из него ничего. Или бандит, или наркоман... Любить – это совсем не значит давать материальную любовь, в каком бы виде она ни была. Любить – это дать возможность ребенку идти своей дорогой, пусть дорогой ошибок и потерь, но именно той, которая ему предназначена. А любящий родитель идет всего лишь по обочине и немного сзади, чтобы вовремя поддержать и подать руку, если ребенок поскользнется. Нельзя прожить жизнь дважды, за кого-то, у каждого она своя, собственная, и у ребенка тоже. Видимо, мои родители это понимали и отпустили на свою дорогу, а дальше я сама пошла...

Соня задумалась. Потом подняла на Майю непонимающие глаза:

– Так я-то как раз своих детей и не облизывала... Они у меня росли, как спартанцы, сами по себе. Я больше собой занималась, чем ими!

– Да, ты их не облизывала, ты ими прикрывалась, как щитом. Чтоб они самим своим присутствием в твоей жизни оправдывали перед обществом твой комфорт, чтоб давали всем возможность восхищаться тобой: надо же, многодетная мама, какая молодец, такие замечательные дети, а мама-то, мама как хороша... Ты их не отпускаешь с любовью каждую на свою дорогу, они тебе нужны для твоего же удобства. Сонь, а тебя мама любила?

– Нет. Она меня предъявляла всем, как смысл своей вдовой жизни, как флаг с написанным на нем девизом: «Вот моя умная, красивая и счастливая дочь, мое собственное достижение!» И постоянно лезла в мою душу изуверски, с агрессивным каким-то любопытством... Хотела жить моей жизнью, потому что своей не было!

– Эк ты о матери-то... А разверни-ка палец на себя! Разве ты так не делаешь?

– Нет, я не так... У меня вместо любопытства – равнодушие. Только я не знаю теперь, что лучше, а что хуже!

– А ты поставь знак равенства. Любопытство и равнодушие – равновеликие величины, только с разными полюсами. Вот и получится, что ты от своей мамы недалеко ушла... Ты ведь от нее сбежала, наверное?

– Да, сбежала... И замуж вышла, чтоб только к ней не возвращаться.

– А чего ты теперь от своих детей хочешь? Не научишься их любить – сбегут!

– Да уже бегут... Ты знаешь, как у нас все ссоры с Сашкой заканчиваются? Она мне заявляет: «Уйду жить к Майе!» Представляешь, как я тебя ненавидела? А теперь начинаю ее понимать... Слушай, а может, во мне любовь генетически не заложена? Может, одним дается, а другим – нет?

– Да всем дается. Только ее на свободу выпустить надо. Не отрицать. Признать свои ошибки. Если упрешься рогом в землю, не захочешь всю себя перетрясти, она так и останется там, внутри тебя, лежать мертвым холодным комочком. Вот у тебя в одночасье жизнь перевернулась – и она зашевелилась, заставила тебя думать, на волю просится...

– Лишь бы Машенька вернулась! Я за каждый день у своих детей прощения попрошу, за каждый час...

Соня еще что-то хотела сказать и не смогла. Заплакала. Она не выдержит, слишком много на нее свалилось сразу, слишком много... Плакала долго, навзрыд, сотрясаясь худеньким телом. Майя не мешала ей, сидела тихо. Потом налила корвалол в рюмочку, заставила выпить, отвела на диван, уложила. Села рядом, похлопывая по плечу. Соня затихла. И вновь в ее затуманенной голове стала ярко прорисовываться картинка из недавнего прошлого, четкая и ясная, сон не сон, явь не явь...

Дорога на дачу. Они едут в машине, Соня с Игорем впереди, девчонки – сзади. День солнечный, но не жаркий. Окно открыто, теплый ветер развевает волосы. В магнитофон вставлена кассета с песнями любимого Сониного барда. Одна за другой льются уже знакомые и каждый раз как будто вновь услышанные песенки про то, что «лето – это маленькая жизнь», и про купол неба, который может быть большим и звездно-снежным, и про то, как пахнет наволочка снегом... Сзади возмущенно фыркает недовольная музыкальным сопровождением Сашка, Машка спит, свернувшись клубочком на руках у Мишки. Вот и знакомое придорожное кафе, где они всегда останавливаются, чтобы поесть изумительных шашлыков, которые всегда самолично готовит Самвэл, хозяин кафе, шумный приветливый армянин. Широко улыбаясь, он идет им навстречу, раскинув руки, громко выражая свой восторг всегда одинаковыми восклицаниями про дорогих гостей, про Сонину красоту, про то, что она «ах, маладэц, родила троих красывых дэвочек, сама как дэвочка», целует Сонину руку, бережно взяв ее в обе ладони. Это похоже уже на ритуал, и все одинаково улыбаются и в сопровождении Самвэла и его восторгов проходят за свой любимый столик под дикой яблоней. Потом они вдвоем с Самвэлом выпивают бутылку красного вина под его витиеватые тосты за Сониных детей, чуть-чуть плескают и в Сашкин стакан, потому как из всего семейства лишь она одна, кроме матери, претендует на это удовольствие. Соня сидит в красивой позе, нога на ногу, кокетливо щурится на солнце, снисходительно и лениво отвечая на вопросы Самвэла. «Да, Мишенька учится... Да, отличница, умница... Сашка красавица... Да, все танцует, все время на гастролях... Да, Машенька здорова... чудный, чудный ребенок...» Вино слегка дурманит голову, возбуждает аппетит, и вот уже несут блюдо с поджаристыми шашлыками, и много зелени, и острый-преострый соус с орехами и ткемалью...