Они пропустили уже третий автобус, стояли на остановке, говорили, говорили... Сашка поймала себя на мысли, что так бывает всегда: она никак не может оторваться от Майи, никогда не может вдоволь наговориться, ее тянет и тянет к ней как магнитом...

– Ты представь, что мама твоя – малое дитя. Она не может никак выйти из своего детского восприятия мира, из своей беззаботности, застряла она там надолго, понимаешь? Большой и шумный мир пугает ее, кажется жестоким и хамским. Вот она и прячется от него за вас, пытается таким образом уберечь себя. У нее просто детских ее силенок не хватает, чтобы быть такой, какой ты хочешь ее видеть! На самом деле она ранимая и беззащитная, и Мишель это острее чувствует, чем ты. Поэтому и боится оставить ее, и пожертвовать собой готова. Она ее просто любит. И принимает. А ты только тем и занимаешься, что воюешь, обвиняешь, злишься... А на самом деле из нее веревки вьешь. Всегда получаешь то, что хочешь! Посмотри, она ж боится тебя, как испуганный ребенок. Вот и ко мне помчалась по первому твоему требованию, как по приказу...

Сашка задумалась. Озадаченно смотрела в землю, на острые носки своих модных сапог. В голове у нее все перемешалось, и как ни силилась она, а все никак не могла представить мать малым ребенком, ну не получалось, и все тут!

– Ничего себе, дитя... – тихо проворчала она себе под нос. – Ее, наоборот, за умную почитают. Она только и делает, что учит всех, учит... Все на свете знает, про все читала, цитатами всяческими так и сыплет! Ты попробуй, скажи ей, что она малое дитя! Мама себя считает самой умной на свете!

– А интеллект еще не есть ум, Сашенька. Умным должно быть сердце, а оно у твоей мамы еще спит детским крепким сном. Вот и помоги ей, разбуди сердце! Все в твоих руках!

К остановке медленно подруливал Майин автобус. Она крепче затянула шарф на шее, зябко повела острыми плечами.

– Я поеду. Иди домой, Сашенька. И подумай обо всем еще раз. Ты же умница. Я в тебя очень верю...

Майя запрыгнула в автобус, повернулась к Сашке, помахала рукой. Двери закрылись, автобус с дребезжанием тронулся с места, увозя от нее Майю. Сашка медленно развернулась, тихо поплелась домой. Господи, как же она устала! Столько всего произошло за эти несколько дней! Какой-то калейдоскоп из школьных уроков, репетиций в ночном клубе, блесток, перьев, бессонных ночей, тяжелых потерь, семейных передряг, маминых слез... Как будто она сразу, без всякого переходного периода, перескочила из беззаботной юности в другое, взрослое, состояние, где надо не только самой отвечать за свои слова и поступки, но и нести ответственность за других. «Мама твоя – малое дитя... – звучал в ушах Майин голос. – Ты помоги ей, научи любить сердцем...» «Может, права Майя, говоря, что одна половина во мне – мамина? Я все время нападаю на нее, обвиняю в ханжестве, во лжи, бог знает в чем еще! А может, я сама такая, как она? Замкнутый круг какой-то. Мама подавляет отца с Мишкой, я подавляю маму... И все бежим, бежим в разные стороны, как будто от чего-то спасаемся: я – к Майе, отец – к этой белобрысой страшилке, Мишка – к Димке. Вот и Машка каким-то образом исчезла, тоже убежала куда-то... Что ж это с нами со всеми такое происходит?»

Задумавшись, она не заметила, как дошла до самого дома. Села на скамейку у входа в подъезд, вытянула длинные ноги. Устала... «Вот сейчас посижу немного и пойду домой. Там в пустой неприбранной квартире, на прокуренной насквозь кухне сидит моя мама, заплаканная, растерянная, напуганная уходом мужа, потерявшая ребенка, не знающая, как ей жить дальше. И правда, малое дитя...»

Она тихо открыла дверь своим ключом, не снимая сапог, заглянула в кухню. Мама так же сидела за столом в темноте, сцепив перед собой руки с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Не мигая смотрела в угол, где висела маленькая иконка Казанской Божьей Матери. «И остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должникам нашим...» – уловила Сашка своим чутким слухом ее еле слышный шепот. Потом протянула руку к выключателю, зажгла свет.

Мама вздрогнула, испуганно уставилась на нее, прижав руку к груди:

– Господи, напугала... Я и не слышала, как ты вошла.

Сашка как была, в сапогах и куртке, села рядом с ней на кухонный диванчик, молча и долго смотрела в тревожные глаза с расширенными зрачками, сильно припухшими красными веками, в отечное от слез лицо. Такое знакомое и незнакомое... Вот видны морщинки вокруг глаз, резко обозначившиеся и на лбу, и на переносице, а вот несколько ярких седых волос в черной кудрявой пряди, прилипшей к мокрой щеке...

– Мам, давай покурим...

Видимо, уловив каким-то образом ее новое состояние и словно боясь спугнуть его неосторожным движением, Соня медленно вытянула из лежащей на столе пачки сигарету, сунула ее в рот, потом так же медленно протянула ей открытую пачку:

– Сашенька, а ты уже давно куришь?

– Да нет... Умею вообще-то, но не курю. Правда не курю. Так чего-то, захотелось с тобой вместе посидеть...

– Спасибо, Сашенька...

– За что?

– Сама не знаю. Все равно спасибо. Ты прости меня, дочь! За все прости...

Сашка вдруг почувствовала, что сейчас расплачется. Громко, сладко, навзрыд, с причитаниями, так, как никогда не плакала за все свои чуть не полных восемнадцать лет. Господи, сколько ж они слез пролили за последние дни! Она бы и правда расплакалась, если б не хлопнула дверь в прихожей и не вошла б на кухню рассерженная Мишка, не выхватила у нее изо рта недокуренную сигарету и не принялась, пытаясь затушить, яростно и неумело тыкать ею в переполненную окурками пепельницу.

– Не привыкай курить! Чтоб я тебя не видела больше с сигаретой! Хватит с нас и твоего стриптиза!

Плакать расхотелось. Она смотрела на разъяренную Мишку, чувствуя, как внутри начинает разливаться странное спокойное тепло. Потом всего лишь на миг переглянулась с матерью, и вдруг уловила мелькнувшую во взгляде, в выражении лица ранее незнакомую, едва заметную теплую искорку, и подхватила ее, и бережно спрятала в себе, при этом какой-то задней мыслью, шестым чувством сознавая, что произошло в этот миг с ними нечто очень важное, значительное, нечто новое и спасительное, так им обоим необходимое!

Мишка налила себе холодного чаю, села за стол. Сказала тихо:

– Сашк, завтра утром пойдем и разнесем всю милицию по кирпичикам. Они вообще хоть что-нибудь делают или нет? Мы сейчас с Димкой туда заходили, говорят – ждите. Легко сказать – ждите...

– Будем ждать... – тихо сказала Сашка.

– Будем ждать... – эхом откликнулась Соня.

Какой чудный, яркий, весенний был день! Они долго гуляли с Машенькой по бульвару, ели мороженое, сидели на нагретых солнцем скамейках, болтали, как две закадычные подружки. Эля не старалась ее ничем занимать, ей до ужаса нравилось ходить, держа в руке маленькую теплую ладошку, слушать ее щебетание, держать на коленях в автобусе, чувствуя под рукой тонкие хрупкие ребрышки, отчего как-то странно и сладко ныло сердце.