– Пока не приедет ваш муж, с мальчиком побудет сотрудница полиции, – говорит фельдшер. – Вы сильно ушиблись. Надо сделать рентген, а потом вас осмотрит врач. Очень больно?

Клэр кивает.

– А можно он побудет со мной? Я не хочу оставлять его одного. – Она приподнимает голову, силясь разглядеть Джошуа, прищуривается от напряжения.

Он сидит на диване; Трумэн положил голову ему на колени. К нему подходит молодая сотрудница полиции и что-то говорит; уголки губ у него приподнимаются в робкой улыбке.

– Мэм, вас непременно нужно доставить в больницу. Не волнуйтесь, сотрудница полиции за ним присмотрит.

– Похоже, меня сейчас опять вырвет, – смущенно признается Клэр.

– Ничего, – говорит фельдшер. – Скорее всего, у вас сотрясение мозга. Не стесняйтесь!

Когда Клэр приезжает в больницу и ее вкатывают в отделение неотложной помощи, Джонатан уже ждет ее. Он стоит на пороге и смотрит на нее встревоженно.

– Клэр! – кричит он, и санитары останавливаются. – Клэр, что с тобой?

– Джошуа! – отвечает Клэр. – Где Джошуа? – Она резко садится, и череп пронизывает острая боль. Она вертит головой в поисках сына.

– Он в порядке, – уверяет Джонатан. Когда он смотрит на жену, из его глаз катятся слезы. – Сейчас его сюда привезут… – Он осторожно гладит ее по голове. – Ты-то как? Что случилось?

Пока носилки с Клэр катят по коридору, она наспех рассказывает мужу о том, что произошло. Джонатан идет рядом и держит ее за руку. Глаза у нее слипаются. Сейчас ей хочется одного: поспать. Но она борется с собой.

– Ты бы видел Джошуа! – говорит она, и в ее голосе ужас смешивается с гордостью. Клэр смотрит на запястье, которое так крепко стискивал мальчик, пока они ждали помощи. Отпечатки его пальцев понемногу выцветают, и ей вдруг становится страшно. На секунду ей кажется, что Джошуа пропал, что его навсегда отрывают от нее. Но потом она слышит знакомый топот его ног. Мальчик все ближе… вот он уже рядом с ней.

– Ты мой храбрец! – шепчет Клэр и тянется к сыну, а потом наконец сдается и засыпает.

На общих собраниях я до сих пор в основном молчу. Стесняюсь подавать голос. Каждая из нас может рассказать, что, по ее мнению, подтолкнуло ее к принятию неверного решения. Я много думаю над этим. Вряд ли в истории Линден-Фоллс кто-то падал так низко и так стремительно, как я. Я была идеальной дочерью идеальных родителей… Впрочем, теперь, вспоминая детство, я уже не знаю, так ли это. Родители кормили и одевали нас, следили за тем, чтобы мы хорошо учились, записывали в спортивные секции, брали с собой на всякие мероприятия. Мы даже каждое воскресенье ездили в церковь. И все-таки чего-то не хватало. Мы обсуждали мои спортивные достижения, подготовку к выпускным экзаменам, комитет молодых христиан, в котором я состояла… вот, пожалуй, и все. Мы никогда не вели разговоров по душам, не смеялись вместе; не могу вспомнить ничего, что не было бы вписано в рамки почасового ежедневника, висящего на стене на кухне. Наверное, я могла бы рассказать, как мне недоставало общения с родителями. Потому-то я и не призналась им в том, что забеременела.

Непосредственной причиной моего резкого падения послужил Кристофер.

Я познакомилась с Кристофером случайно, в колледже Святой Анны. Там я пересдавала тест на проверку академических способностей, необходимый для поступления в университет: пыталась набрать побольше баллов. Моя цель была набрать высшее количество баллов – 2400. Такого результата достигает всего триста учеников в год во всей стране, и мне хотелось попасть в их число.

Был субботний день; я вышла из класса на яркий солнечный свет. Тест я писала в каком-то тумане; в голове по-прежнему крутились вопросы и ответы. Я устала, проголодалась, меня тошнило. Думала я об одном: какой у меня результат? Начиналось самое тяжелое – ожидание. Оценки придут только через месяц; при мысли о них внутри у меня все сжималось. Я оцепенела и смотрела перед собой. Должно быть, я выглядела несчастной и больной; в следующий миг, когда я пришла в себя, рядом со мной стоял какой-то мальчик и озабоченно заглядывал мне в глаза. Он был выше меня – вот что я заметила сразу. Немногие мальчики выше меня ростом. И старше – на вид ему было года двадцать два – двадцать три. У него были медно-каштановые волосы, которые завивались над ушами, и худое, угловатое лицо, которое смягчали только глаза – темно-темно-карие и такие красивые, что на них было больно смотреть. На мальчике был свитер с эмблемой бейсбольной команды «Чикагские щенки»; позже я узнала, что он – страстный болельщик.

Я привыкла к тому, что парни обращают на меня внимание. В школе мальчишки вечно отпускали дурацкие шуточки, надеясь повысить свой статус в глазах друзей. На ровесников мне не хотелось даже смотреть. Взрослые мужчины тоже останавливались и смотрели мне вслед – друзья отца, продавец в местном магазине, – хотя они вели себя деликатнее. Всеобщее внимание мне льстило. Не поймите меня неправильно, но все же приятно сознавать, что тебя считают красивой. Но на романы у меня не было времени.

Целыми днями, когда не спала, я занималась, стараясь впихнуть в голову как можно больше знаний. Я была похожа на тайного обжору, который, спрятавшись от всех в чулане, напихивает полный рот чипсов и пончиков, сам не зная почему. Булимия – страшная штука. Примерно то же творилось и со мной, только я обжиралась не сладостями, а информацией. Больше, больше… а зачем? Я и сама не знала. Нет, знала, конечно, – мне нужно как можно лучше сдать экзамены, поступить в приличный колледж, найти достойную работу, хорошо зарабатывать. Но не только это. Однажды я десять часов подряд готовилась к контрольной по истории на тему «Война за независимость». Материал я знала, но мне зачем-то нужно было все время повторять его, запоминать бессмысленные фамилии, даты и битвы. Наконец отец, который всегда ходил по дому на цыпочках, как будто боялся меня спугнуть, зашел ко мне в комнату, силой отобрал учебник и велел мне спуститься и поужинать. Я старалась как-то уравновесить свою учебу – записалась во все спортивные команды, в какие могла, но и там все пошло так же – я носилась как белка в колесе. Мне нужно было бежать дальше, бежать быстрее – не для того, чтобы обогнать соперников. Нет, дело в другом. Точно не знаю, но теперь понимаю, что я была несчастна.

– Что с тобой? – спросил кареглазый парень. – Вид у тебя неважный.

Я покраснела и посмотрела на него снизу вверх, не зная, что ответить.

– Выглядишь, как будто ты в шоке, – объяснил он. – Похоже, ты сейчас в обморок брякнешься.

– Нет, нет, – поспешно заверила я. – Я нормально себя чувствую.

– Вот и хорошо. Не хочется, чтобы ты умерла у меня на руках, понимаешь?

Тогда я не умерла, о чем очень пожалела чуть более девяти месяцев спустя. Мы пошли в ближайшее кафе, выпили кофе, болтали, смеялись. Только ему удалось отвлечь меня от себя самой; впервые я по-настоящему получала удовольствие от жизни. Мой новый знакомый рассказал, что учится на третьем курсе колледжа Святой Анны, специализируется на деловом администрировании. Следующие три недели мы каждую свободную минуту проводили вместе. Я любила Кристофера по-настоящему, но наши отношения развивались слишком бурно, слишком быстро. Вначале мне хотелось соврать, что я старше, чем есть на самом деле. У меня много недостатков, но врать я не умею. Точнее, не умела тогда. Узнав, что мне всего шестнадцать, Кристофер удивился, что не помешало ему в ресторане нежно пожимать мне руку. Я не собиралась прятать его от родных и знакомых, и тем не менее скрывала наши отношения. Я не только не познакомила его ни с родителями, ни с Бринн; о Кристофере я им даже не рассказала. Почему – сама не знаю. Ему было двадцать два года; для меня, которой тогда только исполнилось шестнадцать, он был староват. Родители наверняка запретили бы мне встречаться с ним. Наверное, в глубине души я догадывалась, что наши отношения не затянутся. Хотя нет ничего плохого в том, что шестнадцатилетняя девчонка влюбляется в двадцатидвухлетнего парня, взрослый парень, который влюбляется в девчонку-подростка, выглядит определенно нехорошо. В общем, наши отношения я держала в тайне.