- Ага. А застрелились насмерть! Как же так?

- А это уж вы Грамова спросите! Тепло укола разливалось, разливалось. И Александр Борисович решил, что, только объяснив врачу все до конца, он убедит его в том, что он в своем уме, здоров. И выйдет на свободу.

- Я посоветовал бы вам отдохнуть еще. А после, уже в следующем году, мы наш прекрасный разговор продолжим. Вы как на это смотрите?

- Я как всегда. Я за.

Турецкий чувствовал, что он действительно весьма беседой утомлен. И врач этот, он хоть и добрый, а дурак. Не понимает ни хрена. Ему бы самому так он бы понял.

- Ну тогда я пойду, пожалуй, врач встал. А вы пока поспите.

Турецкий чуть кивнул, закрыл глаза и тут же провалился в теплый и сухой колодец забытья.

Проснулся Турецкий внезапно, в глубокой ночи, с совершенно ясным, тревожным сознанием.

В палате мертвенным, темно-зеленым, болотным светом светила лампочка над дверью, забранная частой металлической сеткой.

- Двенадцать лет жу-жу. Двенадцать лет жу-жу… Двенадцать лет жу-жу. Двенадцать лет жу-жу. Двенадцать лет жу-жу, услышал Турецкий и понял, что именно это, то ли молитва, то ли причитание, разбудило его.

Прямо напротив него на своей кровати сидел худой и жилистый мужик лет шестидесяти с непропорционально маленькой, какой-то ссохшейся головой. Мужик слегка покачивался в болотных электросумерках. По его в прошлом светлому нижнему белью ходила, как бы качаясь с ним в противофазе, густая тень решетки, защищающей лампочку над дверью. Точно так же по линолеуму скользили свешивающиеся с кривых ног кальсонные завязки, штрипки.

- Двенадцать лет жу-жу. Двенадцать лет жу-жу. Двенадцать лет жу-жу.

Слушать это было невыносимо. Турецкий понял, что все остальные соседи по палате тоже не спят, страдая от причитаний.

Наконец другой старик, который лежал ближе к Турецкому, не выдержал и, спустившись с кровати, встал на колени. Потом вздохнул глубоко, как-то тяжко и, не вставая с колен, заскользил, заелозил к кровати причитающего.

Тот продолжал качаться, ничего не замечая:

- Двенадцать лет жу-жу… Двенадцать лет жу-жу… Двенадцать лет жу-жу…

- Коль, старик, приблизившись к причитающему мужику, робко коснулся его ноги. С Новым годом тебя!

"Молящийся", не говоря ни слова, сильно пнул старика в лоб.

Что- то хрустнуло. Старик, стоявший на коленях, так и полетел навзничь на пол, откинув голову назад и доставая затылком едва ль не до лопаток. Сухо, как биллиардный шар и вместе с тем с каким-то теплым чмоком ударился головой об пол.

Палата мгновенно, враз, загомонила, взорвалась.

"Да он переломил ему шею, понял Турецкий, это шейные позвонки хрустнули".

Палата бесновалась каждый на своей кровати. Вставать в ночи, по-видимому, строжайше запрещалось, понял Турецкий.

Ворвались санитары, заметно пьяные, до этого спокойно спавшие возле поста, у телевизора.

- Что такое?! Почему не спим?

- Каин Авеля убил! захохотал кто-то. В жопу палочку забил!! и сразу же истошно завизжал.

Санитары грубо поддернули вверх, пытаясь поставить на ноги, мертвого старика, но, сколь пьяны они ни были, быстро убедились, что он мертв.

- Сдох, скотина.

Санитар, поддерживавший деда, немедленно отпустил его. Дед упал, дважды стукнувшись головой сначала об кровать, а потом об пол.

Убийца молился все так же, все же восприняв, однако, поздравление с Новым годом и в связи с этим чуть скорректировав текст:

- Тринадцать лет жу-жу… Тринадцать лет жу-жу… Тринадцать лет жу-жу…

- А ну-ка, кыш отсюда все! рассвирепел санитар, уронивший деда. А ну-ка палку щас возьмем…

Все, кроме Турецкого, притворившегося спящим, и продолжавшего "молиться" убийцы выбежали в коридор и там немедленно устроили бенц.

- Убрать его сейчас же, сказал один из санитаров. А то они всю ночь не угомонятся.

Вдвоем они подняли деда, понесли к дверям, бросили на ближайшую к двери койку.

- Пошли за каталкой: на руках нести загребемся.

- Закрой его простыней.

Ушли за каталкой.

И тут Турецкого словно подбросило что-то изнутри.

Вскочив, он быстро схватил мертвого старика под мышки и, уложив на свое место, накрыл его, придав свою позу.

Сам лег на его место у двери, прикрывшись с головою простыней.

Тринадцать лет жу-жу… Тринадцать лет жу-жу… убийца не обратил на маневры Турецкого ни малейшего внимания…

Ввалились санитары и широко распахнули дверь, так что палату залил мертвенный желто-красный свет коридора. Ударив по косякам пару раз, в широко распахнутую дверь втолкнули каталку. Схватили Турецкого за руки, за ноги, бросили на каталку. Подоткнули накрывавшую его простыню со всех сторон, чтоб не возбуждать сумасшедших. Втроем выкатили из палаты. Потом один покатил.

Турецкий слышал, как затихает, удаляясь, шум, визг и грохот боя: оставшиеся два санитара палками с крючьями, предназначенными в быту для открывания фрамуг на окнах, загоняли сумасшедших назад, спать, в палату.

"А меня в морг! подумал Турецкий. Слава Богу!"

Если бы он, по какому-нибудь волшебству, поделился бы этой своей радостной мыслью с врачом, вряд ли тот его понял.

- С Новым годом! приветствовал кого-то санитар, когда каталка вдруг всерьез остановилась, замерла. А ты к утру, гляжу, совсем надрался в сраку.

- Не более чем ты, ответил хоть и сильно пьяный, но приятный, почти родной голос. Привез? Ну что стоишь? Катись! Нет, не налью. У самого на утро с воробьиный нос осталось.

Турецкий почувствовал, что его каталка тронулась и, разворачиваясь, ударилась об стенку.

- Катись, но без каталки! Вот козел! сказал опять все тот же голос, близкий и родной. Каталку я верну! Доставлю в отделение. Перед сменой. Не ссы, верну, верну! Ну что стоишь, опять не понял? Кышблянахер!

Конечно! Конечно! Турецкий узнал бы этот "кышблянахер" из тысячи.

Дождавшись, когда за санитаром хлопнет дверь, Турецкий откинул простыню с лица, тихо, чтобы, избави Бог, не испугать, проговорил:

- Ефи-и-имыч.

- Ox, Борисыч! Ефимыч ну ничуть его не испугался, а, пожалуй, даже чуть растрогался от встречи: Как все же тесен мир! А? Ты признал? Ведь в отпуске-то ты, казалось бы, ан нет, ты тут как тут!

- С Новым годом.

- Взаимно. Тебя откуда же сюда доставили-то? Ах, да, из психушки! Ну, это повод, Ефимыч враз засуетился, протянул Турецкому не мытый целый год, поди, стакан, наполненный цветным туманом, облаками, со странными прожилками. Пей, пей, не бойся вещь.