Всё это настолько не понравилось молодому управляющему «Жар-птицы», что он полез разбираться лично. Подошёл поближе, попытался вычленить в какофонии мыслей нужную и вдруг понял, что не в состоянии этого сделать. Гарик, в отличие от большинства, про свою телепатию знал, пользоваться ею умел и (чего уж там!) очень гордился своим даром. И тут такой облом! Раз за разом пробовал он «отфильтровать базар в эфире», но только приходил во все большую растерянность. В отчаянии он ломанулся прямо навстречу неведомой опасности и, взяв её за пуговицу, поинтересовался:

— Ты кто?

— Николай Николаевич, — исчерпывающе пояснил Николай Николаевич и добавил. — Я вас давно жду И отпустите пуговицу, это мой лучший костюм.

Через пять минут Николаич и Гарик уже сидели в кабинете управляющего, через полчаса была отпущена охрана, а ещё через два управляющий казино «Жар-птица», человек с незаконченным университетским образованием и вообще неясным прошлым Гарри Семёнович Гасаев стал верным учеником и помощником Николая Николаевича Романова — человека с неясным прошлым, настоящим и будущим.

А все потому, что мозг Николаича, свободный от всей этой «ментальной мишуры», обладал поразительной способностью к анализу. Шерлок Холмс по сравнению с ним — троечник девятого класса вечерней школы.

Гарик, например, рассказывал такую историю. Поспорили они с Николаичем о сущности паранормальных явлений. То есть Николай Николаевич пытался объяснить своему капризному ученику, что иногда люди за колдунов принимают просто хороших аналитиков. Будучи по образованию физиком, Гарик тут же потребовал экспериментального доказательства «этого бреда». Николаич пожал плечами и предложил Гарику выйти в соседнюю комнату, взять наугад с полки любую книгу и прочитать про себя несколько строк. После чего вернуть книгу на место и пригласить Николаича на опознание.

Провели.

Николаю Николаевичу потребовалось около трёх минут на поиск нужной книги и ещё полчаса на то, чтобы продемонстрировать ошалевшему Гарику строгую цепочку умозаключений, которая привела к правильному решению. Было в той цепочке все: и выражение глаз Гарика, и его поза, и непроизвольные идеомоторные реакции на движения Николаича, и цветовая гамма корешков книг.

Впрочем, это все дела давние, а сегодня меня ждала работа.

Перед тем как выйти в зал, я какое-то время просидел у себя в подсобке (на кабинет это помещение не тянуло) занимаясь привычным мысленным мазохизмом. В последнее время я стал замечать за собою некоторое отупение. Невозможно каждые три дня представлять себе одни и те же ужасы и испытывать при этом одинаковый трепет. Но сегодня, учитывая отлучку Гарика, я постарался на славу. К стандартному набору, утверждённому руководством (Джекпот-пожар-налёт), я добавил массированную газовую атаку, самосожжение религиозного фанатика, отключение света и воды и ещё парочку не совсем приличных сцен, описывать которые здесь нет нужды.

К народу вышел с чувством выполненного и перевыполненного долга и с уже привычной головной болью. Поработал я, видимо, на славу. Все присутствующие добросовестно просаживали денежки, никто не буянил, не требовал управляющего. Даже скучно. Народ уныло бродил между столиками в вечной надежде увидеть, как какой-нибудь счастливчик обдирает казино. Я совсем уж решил заглянуть к Гарикову заму — Лешке Волоконникову — и предложить устроить кому-нибудь из случайных посетителей крупный куш — после этого все резко бросаются делать большие ставки. Но потом передумал. В конце концов, не моё это дело, стратегией заниматься. Наша забота — технику безопасности обеспечивать.

Так и шатался я из угла в угол, изредка приводя себя в чувство чашечкой каппучино. И всё равно спать хотелось смертельно. Наверное, поэтому я не сразу среагировал на бравурный марш Вагнера, который раздался из кармана моего пиджака Это сработал «аварийный» мобильник.

Надо сказать, что у меня к тому времени было два сотовых. Номер первого я раздал направо и налево: друзьям, знакомым, родственникам, некоторым девушкам. Он звонил на мотив «А нам все равно», «семь-сорок» и гимна Советского Союза. Номер второго был известен только Гарику с Машей, но даже они предпочитали им не пользоваться. Именно из второго телефона и полились звуки вагнеровского марша, и означало это только одно — случилось страшное. Или ещё хуже — неожиданное.

Звонила Маша. Это само по себе было сюрпризом.

(Она как-то заглянула ко мне домой и обнаружила нераспечатанную пачку презервативов прямо на телефонной полочке. Очень обиделась: то ли решила, что презервативы предназначались ей, то ли, наоборот, догадалась, что не ей. С тех пор мы почти перестали общаться. Кошка на сене.)

Маша говорила коротко и отрывисто:

— Николай Николаевич пришёл в себя. Требует вас с Гариком для инструктажа. Гарик прилетает завтра около трёх. Ты должен быть в больнице в половине десятого — сразу после обхода. Так что, — тут Машка перешла на язвительно-вежливый тон, — все твои ночные развлечения придётся слётка подсократить.

— Я, между прочим, на работе! — возмутился я, но трубка уже замолчала.

Ничего не оставалось, как пожать плечами, выругаться в пространство и отправиться искать Лешку, чтобы отпроситься у него пораньше.

Когда я появился в больнице, Маша уже расхаживала по вестибюлю, демонстративно поглядывая на часы. А чего, спрашивается, поглядывать, если я пришёл даже на три минуты раньше? Приняв из Машиных рук халат и накинув его поверх пиджака, я бодро направился к двери с надписью «Реанимационное отделение».

На Николаича было жутко смотреть. Так, наверное, выглядели святые великомученики: скелет с глазами, просветлённый до идиотизма взор, заторможенные движения. Неудивительно, что народ старался таких типов как можно скорее канонизировать и отскочить подальше от страстей господних.

У нас с Машей такой возможности не было. Мы осторожно приблизились к одру и остановились в нерешительности. Николай Николаевич, продолжая роль святого угодника, безмолвно внимал небесам. Безмолвствовали и мы. Казалось верхом неприличия говорить вблизи тела не от мира сего. Мы ждали глас. И был глас. И сказал он:

— А позовите-ка санитарку. И пусть судно захватит.

Мы с Машей с позорной поспешностью бросились за санитаркой и весь процесс эксплуатации судна проторчали в коридоре. Когда нам было дозволено вернуться, взор Николаича потерял очарование мученичества и внутренней сосредоточенности. Да и сам больной выглядел значительно менее несчастным.

— Другое дело! — бодро, хотя и слабо произнёс Николаич. — А то пока её докличешься. Теперь я готов все объяснить. Я тут немного поразмышлял на досуге и кое-чего понял. Все очень плохо… Кстати, а Гарри Семёнович когда быть изволят?

— Через несколько часов, — торопливо сообщила Маша.

— Хорошо. Тогда общую картину обрисую попозже. Два раза подряд я это просто не одолею. А сейчас — краткие рекомендации на тему «Что делать?». Машенька, вы давно не были в отпуске?