Многие именитые кремленологи в России и за границей неустанно тиражируют миф о том, что Владимир Путин возглавляет чекистский режим авторитарной модернизации, который давно хочет уничтожить все ельцинское в нашей стране, и только остатки либералов во власти не дают кровожадным планам осуществиться.

Пока этот миф не развеян до основания, ни понимать логику действий Владимира Путина, ни прогнозировать его шаги мы не сможем. А значит, весьма нелегко будет аналитикам анализировать, инвесторам инвестировать, а зарубежным политикам выстраивать стратегию отношений с сегодняшней российской властью.

Власть Владимира Путина вообще не представляет собою автономного, отдельного политико-исторического явления. Это – последняя, завершающая стадия развития режима Бориса Ельцина. Вернее, того набора физических лиц, которые приобрели всю полноту власти в стране в период с июля 1996 по май 1999 года.

У Владимира Путина как всероссийского правителя есть главная и единственная цель, жизненное задание, которое сообщили ему отцы-основатели проекта «Преемник Ельцина» Татьяна Дьяченко, Валентин Юмашев, Роман Абрамович и Михаил Фридман. Цель такова: обеспечить незыблемости итогов «большой» индустриально-инфраструктурной приватизации 1993–2000 годов на коротком историческом отрезке времени, достаточном для того, чтобы выгодоприобретатели приватизации смогли продать свои основные активы за реальную рыночную стоимость международным корпорациям и легализовать полученные средства, измеряемые десятками миллиардов долларов, на безопасном и уютном Западе.

Базовая технология достижения поставленной цели – пресловутая путинская стабильность. Означающая как отсутствие существенных политических возмущений, так и прочное закрепление всех лояльных исполнителей (чиновников и приравненных к ним лиц) на своих постах на срок, достаточный для выполнения жизненного задания режима.

Исходя из поставленной цели, Владимир Путин проводит вполне целостную экономическую политику, смысл которой – последовательное уменьшение обязательств государства перед населением и правящего класса – перед государством. Путинизм как паразитический, загнивающий ельцинизм добивается того, чтобы упомянутые выгодоприобретатели «большой» приватизации имели полное, узаконенное право не вкладывать никаких средств в реконструкцию национальной инфраструктуры, напротив, – чтобы это бремя было возложено, в максимально возможной степени, на никуда не спешащее население. К тому и сводятся монетизация социальных льгот, реформа ЖКХ и электроэнергетики.

С точки зрения фундаментальной логики путинского режима, любые и реформы и вообще активные наступательные действия оправданы и уместны лишь тогда, когда они ни на йоту не нарушают «стабильности». Поскольку на самом деле стабильности угрожают практически любые реформы, сегодняшний Кремль их не начинает, а начав, – приостанавливает, как только колеблется рейтинг президента или растет ропот в широких слоях населения. Еще во время президентской кампании Путина (весна 2000 г.) штабом Преемника был взят на вооружение тайный лозунг «Не расплескать»: ничего не делать, не проводить никаких активных мероприятий, поскольку любое действие ставит под угрозу неожиданно свалившийся на голову преемника запредельный рейтинг, в условиях же полного бездействия, Бог даст, как-нибудь дотянем до дня выборов. Это «Не расплескать» стало неформальным, подспудным, почти бессознательным девизом всего путинского правления.

Таким образом, Владимир Путин возглавляет и олицетворяет классический режим консервации — полного сохранения status quo. Такого типа режим ни в коем случае нельзя назвать консервативным (кремлевские идеологи в последнее время замечены в обильном паразитировании на этом термине): консерватизм предполагает модернизацию на базе национальной традиции, в то время как консервация – принципиальное отсутствие какой бы то ни было модернизации.

Именно поэтому Кремль функционирует исключительно в режиме don’t act – react. Когда неблагоприятные внешние обстоятельства жестко вынуждают Владимира Путина, он с неимоверным скрежетом зубовным идет на имитацию радикальных ответных шагов. Именно имитацию – подлинных изменений режим консервации допустить не может по определению. Вместо реальной вертикальной мобильности – лесная резервация «Наших». Вместо реального «полевения» социально-политической политики – рассуждения о «борьбе с бедностью» (это в условиях-то монетизации льгот!) и симуляция великой антизурабовской социалистической революции (еще предстоит).

Поскольку нет развития, не может быть и успехов – и усугубление сырьевого характера экономики за пять с половиной лет высоких нефтяных цен об этом ярко свидетельствует. Согласно фундаментальной логике путинского режима, неизбежная безуспешность прикрывается безответственной пседоимперской риторикой. Рекламируется усиление международного авторитета России – когда на самом деле именно при Путине Россия утратила роль модератора постсоветского пространства и превратилась в страну «второй лиги», просто самый большой осколок СССР. Кремль исходит сладкой слюной по поводу «укрепления государства» – а тем временем государство заканчивается там, где начинается материальное поощрение чиновника любого уровня хозяйствующим субъектом. И так далее, и тому подобное.

Когда же Кремль в раздраженном отчаянии понимает вдруг, что ресурс тотального блефа близок к опасной черте исчерпания, главным достижением путинского режима объявляется собственно стабильность. Наша заслуга в том, что мы еще правим вами – вот фактический message кремлевской бюрократии, адресованный находящемуся за гранью ее понимания народу. А функция народа в этой концепции – оплачивать благосклонность терпеливых правителей. Деньгами и жизнями.

Заведомым пропагандистским блефом является и тезис о том, что Владимир Путин якобы представляет некую тайную корпорацию чекистов – наследников Дзержинского и Андропова, поставивших его во власть, чтобы вытравить ельцинскую русскую демократию.

Действительно, когда-то очень давно, в советские времена Путин работал в ГДР по линии КГБ СССР. Однако еще в 1990 году чекистская корпорация практически отторгла будущего президента, сослав его из сытой (по позднесоветским меркам) Восточной Германии на унизительно низкую должность помощника проректора Ленинградского госуниверситета по международным связям. С тех пор у Путина, как у всякого классического аутсайдера любой системы, куда больше оснований ненавидеть КГБ, чем любить.

Популярная байка о том, что на всех ключевых постах в исполнительной власти современной РФ сидят чекисты, также не выдерживает серьезной критики. И дело не только и не столько в том, что ни одна из по-настоящему влиятельных кремлевских фигур – от Дмитрия Медведева и Алексея Кудрина до Игоря Сечина – по происхождению не имеет ничего общего с КГБ СССР. Если понимать под чекизмом не запись в анкете, а некую неосоветскую имперскую идеологию, то именно ей-то сегодняшний Кремль абсолютно чужд. Тысячи же экс-чекистов, работающих на технических должностях, никакой погоды во власти не делают. Они – простые исполнители, которых охотно брали на работу еще при Ельцине за дисциплинированность, умение хранить секреты и выполнять поставленную задачу, какой бы она ни была. Нельзя не отметить, что в силу своей генезиса и изначальной психологии чекистская корпорация в принципе не способна к оформленным политическим инициативам. В одном из интервью по поводу августовского путча 1991 года бывший глава КГБ Владимир Крючков, отвечая на вопрос о том, почему вооруженный до зубов и уполномоченный на то госорган не спас Советскую власть, прямо сказал: нам требовалось решение Съезда народных депутатов СССР, а съезд так и не успел собраться.