Пашка вроде крепко спит; я включаю большой компьютер.

Особенный, мой. Я вспомнила вдруг, как Пашка сказал про мастера зимних пейзажей Лейтенса: только мой.

Вот, теперь и у меня такой есть. Ван Гог, конечно, никуда не денется. Но его все знают, а Тышлера не так. Я нахожу картинку, которая была на маминой открытке, – мне ужасно хочется такую себе на стенку повесить. Пробую перерисовать – выходит ужас и нисколько не похоже, это только лицо – за домики на голове я уже не берусь.

Скотча нет, зато есть пластырь. Прикрепляю им свою попытку копии. Лучше так, чем ничего. И у мамы ведь сейчас эта открытка тоже, может, она не спит и на неё смотрит.

Попробую завтра распечатать. Конечно, выйдет ужасно; но что делать.

* * *

В школе я закрашиваю клеточки. Больше ни на что мой мозг не способен: поскорей бы кончился этот дурацкий день!

И вдруг уже на третьем уроке пришло смс от мамы: «Все ок пршло норльм но я хорошо».

Я смотрю на это «норльм но». То есть всё закончилось? Уже, так быстро, и мама уже проснулась? Но отчего-то жутко было смотреть на эти перепутанные буквы. Наверное, никакого «но» тут нет, это слово «нормально».

Никогда мама не отправляет таких смс, всегда проверяет.

Я вышла из класса, пошла в раздевалку. Молча вышла – и никто, кстати, ничего не спросил.

А в раздевалке кто-то тихонько играл на гитаре. Я села на подоконник, спряталась за чужими куртками. И мне так нравилось, что гитара. Не тренькают, а хорошо играют, и очень тихо. Для себя. Это школьная гитара, кто-то из учителей нам отдал – на ней все бренчат. Я и не думала, что на такой можно настоящую музыку играть. Сначала думала – это Сеня; но он так не умеет. Наверное, из другого класса; у нас таких гитаристов нет.

Так бывает, когда смотришь на воду – она течёт и уносит твою печаль. И музыка тоже так. Через несколько минут я уже могла обратно в класс идти. Но не пошла.

И ведь как хорошо, что мама мне написала! Не только папе, но и мне! Сразу, как только смогла!

Прозвенел звонок. Сейчас сюда люди набегут – кто за физкультурной формой, кто ещё за чем. Даже жалко. Я всё же решила посмотреть, кто этот неизвестный гитарист, и заглянула за вешалки, к соседнему окну.

Чёрные длинные космы-сосульки, грязная водолазка. Этого не может быть!

На полу сидел Диксон. С гитарой.

– Диксон! Это ты играл?!.

Не может быть. Диксон ходит хвостиком за Тарасовым, я никогда и не думала, что он отдельный человек! Ему досталось удивительное имя Ричард, с таким можно быть везде главным королём. Родители у него не англичане – «просто сумасшедшие», объяснял Диксон своё имя. Стеснялся. Был просто Диком и даже Димкой; а потом Тарасов сказал – Диксон. И так осталось.

А ведь Диксон – как я. Недочеловек, пробел, прочерк. Плющ без ствола. Он, наверное, хотел быть хоть как-то заметен – и повис на Тарасове, не отцепить. Не может быть, чтобы он так играл на гитаре. И никто об этом не знает!

– Ты что, слушала? Давно?!.

Я села на рюкзак рядом с ним. И вдруг рассказала:

– У меня маме операцию делали. Сейчас прямо. Всё нормально прошло, но я не могу в классе сидеть. А тут ты. Так играешь! Почему ты никогда не говорил, что умеешь?

– Зачем? Я не очень и умею, так. Учусь. И… и Тарас не играет, зачем мне?

– Ричард! Ты дурак? При чём тут Тарас!..

Ну, всё – началась перемена, все как с цепи сорвались. И я поскорее ушла из раздевалки. А Диксон остался. Кто бы мог подумать – Диксон!

…Ну, конечно. Тарасов не играет, и ему не понравится, что его слуга, его тень вдруг в чём-то его круче.

И Диксон выбрал быть при Тарасове и без гитары, чем с гитарой и одному.

Вот балда.

Интересно, если я буду его Ричардом звать, что-то изменится? А я смогу? При всех?

* * *

Пашка пришёл раньше меня. Я захожу – а он с тряпкой. Пол моет, только грязь развёл.

Я молча иду в свою комнату, сажусь за стол. Открываю скетчбук. Смогу я нарисовать Диксона с гитарой?

Пашкина тряпка шмякает всё ближе. Неужели зайдёт ко мне за стеллаж?

Зашёл.

– Ноги подними, – говорит он.

Я поднимаю.

И он моет всю мою часть комнаты, и под столом тоже. С ума сошёл, будто я сама не могу!

Вот он один так умеет – ползать по полу с тряпкой с таким видом, будто я тут никто, а он принц крови. Мне кажется, даже если бы он попросил меня вот так у него пол помыть и поднял бы ноги – это было бы не так унизительно. Показывает, что он меня лучше. Специально.

Он ушёл, а я пытаюсь сосредоточиться на рисунке. Нет, не вышло ни Диксона, ни гитары – только вешалка с этой толпой курток хорошо получилась. Ну и ладно – Пашка пол вымыл, а я тогда сделаю какую-нибудь еду. Я умею яичницу; макароны вчера ели. Что ещё у нас есть?..

А на кухне опять Пашка. Чистит картошку – зачем только пол мыл, уже опять грязь развёл. И под носом грязные усы, как у маленького. Стоит, чистит. На столе планшет лежит, я посмотрела – открыт рецепт какой-то, дымящаяся кастрюлька на картинке.

Я сначала думаю независимо от него сделать яичницу, но это слишком. Пусть лучше готовит свою картошку, раз взялся. Надо спросить: «Тебе помочь чего?» – но горло не может издать ни одного звука.

Я молча беру ножик и начинаю чистить тоже.

Мы молчим. Мне кажется, он только и смотрит, как я толсто срезаю кожуру. Нечаянно задел меня, отодвинулся. Что-то невыносимое, кажется, я не смогу есть эту картошку.

Осталась последняя, мы вместе за неё схватились – и Пашка сразу бросил, оставил мне. Смотрит в планшет – руки бы помыл сначала, как можно такими грязными тыкать!

Ушла к себе. Как хорошо, что есть уроки. Никто не скажет, что человек бездельник, если он рисует в тетради катеты и гипотенузы.

Я все чертежи по геометрии рисую от руки, даже окружности. Но сейчас не очень выходит – видно, что не циркулем.

– Можно есть, – говорит Пашка.

Я немного выжидаю – не побегу же я сразу! Потом прохожу мимо – он сидит на своём диване в больших наушниках, опять уткнулся в планшет. Как он может столько сидеть по-турецки? Я пробовала – не смогла, ноги затекают.

У него не просто картошка, у него что-то сложное, с сыром, каким-то молочным соусом, и сосиски кружочками. Ничего себе. Откуда он умеет готовить?!. Неужели просто в интернете вычитал, и сразу получилось?

Думала – только попробую, но ем и ем. Вкусно.

Я даже говорю ему «спасибо», но тихо – всё равно он не слышит в наушниках.

* * *

Потом он куда-то ушёл. А я решила разгрести все эти завалы у себя на столе, пока он не видит. Вообще мне легче, когда беспорядок: всё нужное на столе – раз, и сразу находишь! Когда уберусь – потом долго не могу ничего найти. Но теперь, наверное, нужно – а то очень жутко мой стол выглядит посреди чистоты; ну, и после кухни я разогналась: там всё теперь чисто, и это хорошо. Включила себе музыку, с ней быстрее. Вообще немного обидно – будто я убираюсь только оттого, что папа вчера наорал и Пашка сегодня всё вымыл. Я же и сама могла, и хотела, между прочим!