станет меньше, – с насмешкой произнесла Лори, наблюдающая, как Марвин не может взять в толк, почему Эдвирг перебивал его с таким недовольством в голосе.

– Почему? – не понял Славик, который ничего не заметил.

– Потому что очень часто оно базируется на уникальных неорганиках. То есть получается, что есть миры практически без них, где их очень мало. А есть миры, где их очень много, они как бы перенаселены. Хотя это одна и та же планета, один и тот же город. Бывает, едешь по нему, пробок нет в каких-то местах, или их чуть меньше. А на следующий день в это же время поедешь, а там в полтора раза больше пробок, – ответила Рестана, уже допив чай и включив кофеварку.

– Как это выглядит на уровне того, что машины копируются или нет – мы вообще понять не можем. Если людей как-то еще можно понять, что есть уникальные, есть копируемые, то с автомобилями вообще сложно. Но, мне кажется, что, если в авто находятся одни уникальные неорганики, он тоже может быть уникальным, и потому будет находиться дополнительно.

– Да, я тоже так считаю, – подал голос Марвин и скосил глаза на кофеварку. Та уже булькала, заканчивая варку напитка. – Как-то к нашей группе приходили советоваться даже.

– А, помню-помню. – Эдвирг встал с диванчика, чтобы достать кружки. – Кому наливать?

Все четверо подняли руки, но Рестана осадила Марвина:

– Только чай, – категорично заявила она. – Ты сколько кофе за сегодня выхлебал? Хочешь аритмию заработать?

Марвин открыл рот, чтобы возразить, но не нашелся, что именно сказать. Тогда он надул губы и уткнулся в дневник, что-то в нем черкая, но коллеги видели, что он ничуть не обиделся.

– Так с чем там приходили к вам? – Славик, ушедший в себя на время разливания напитка по кружкам, пропустил сцену с кофе.

– Спрашивали, если неорганик будет ехать по трассе, его будут или нет видеть другие машины. И будет ли он попадать в аварии, раз он уникальный, видимый только в одном мире. Но вот самое интересное, что уникальные предметы и люди, находясь в уникальном, например, третьем мире, могут там взаимодействовать только с тем, что находится в этом мире.

– То есть машина не сможет стукнуться с машиной из четвертого или пятого миров? – удивился Славик.

– По факту, если машина едет на ее месте в пятом мире, то они как бы в разных мирах, здесь она есть, а в других нет. Получается, они накладываются друг на друга без всяких соударений, – Эдвирг отхлебнул чуть остывший кофе. – Это нужно понять. Когда в толпе третьего мира будут идти десять неоргаников этого же мира, они не будут толкаться с людьми, идущими во втором или пятом мире в этом месте. Они будут просто спокойно идти, потому что так построена система реализации сущностей.

«Когда наша группа куда-то собирается, то задача – всем находиться в одном мире, чтобы мы шли и видели всех уникальных неоргаников нашего мира. Потому что при практике в разных мирах получится, что один член группы видит одних, другой – других. И они могут быть уникальными неорганиками пятого и шестого миров, а это будет мешать занятию, просто создаст какой-то фильм ужасов. Люди будут в шоке, будут расходиться в показаниях между собой, потому что одни будут видеть одно, а другие – совершенно другое. И непонятно, кто будет сумасшедшим.

«Вы их тоже видите, да?»

«Нет, мы их не видим».

Любопытный разговор бы случился. Только кто тут сумасшедший? Тот, кто видит, или тот, кто не видит? В норме нашего общества обычно так: если ты кого-то видишь, кого не видит другой, то ты – сумасшедший.

Поэтому мы собираемся и выходим всегда в одном конкретном мире. Идем на одной частоте, доходим до портала, перепрыгиваем. Соответственно, вся наша четко выстроенная практическая работа основана именно на тех моментах, когда мы подходим к порталу и перепрыгиваем тоже все вместе, одновременно в одну реальность.

Обычно для скачка используем силу, предоставляемую лидером, или человека, который умеет это делать. Фиксируем происходящее событие и делаем доклады. Одновременно можем работать с двумя группами, потому что рядом, буквально в ста метрах может идти другая группа, которая тоже будет фиксировать. Группа будет идти чисто в четвертом мире, в нашем их копий не будет. То же самое касается и пятого, и шестого – заниматься могут до девяти групп. И только слаженные занятия девяти групп в одном месте могут дать нормальный ответ для бюро, что же на самом деле там происходит.

Потом нам приходится все это конспектировать, собираться вместе перед картой и обсуждать разные вещи, которые видели. Тогда мы сможем сказать, что в третьем мире были уникальные неорганики, в четвертом и пятом – не было, в шестом мире их было в десять раз больше, а седьмой вообще кишел людьми.

И только составив полную картину девяти миров, мы сможем составить отчет для бюро. Ведь наши отчеты – основа понимания происходящего во всех мирах, потому ни один из них не лучше другого для человека в плане получения информации и еще чего-то. В этом плане они все равны. Поэтому нам и надо знать все.

Представить сложно, какую работу проделывает команда из девяти на четыре человек, иногда минимум четверо выходят на практику. После все это надо записать, законспектировать, зарисовать; что, как, где отличается. И потом мы понимаем, в какой конкретно мир нас должно было послать бюро. Зачастую это один или два близлежащих мира. Вот с ними мы начинаем практиковать, уже именно там добиваться каких-то побед и выполнять задания».

Из дневника Марвина

Технологический прогресс

Как-то раз, находясь в очередном кармане, по которому надо было пройтись пятьсот раз, Марвин и Славик обсуждали одну интересную тему. Она уже была заезжена и в СМИ, и везде где можно. Обсуждали зеркальца, о которых писали в старых сказках. Там им говорили: «Свет мой, зеркальце, скажи» – вот техническая это вещь или мистическая? Сейчас многие люди называют такие вещи смартфонами, а некоторые считают, что уже тогда они были у кого-то.

– Человек, не знающий, что такое смартфон, видит блестящую вещь, разговаривает с ней и получает ответ, назовет ее зеркалом, – на ходу рассуждал Марвин. – Все правильно. Потому что если мы никогда не ели бананы, а нам дадут попробовать, как мы поймем, что это? По вкусу – сладкая вареная картошка. Мы же не сможем назвать слово