Как только она скрылась из виду, я для надежности перепрятал смартфон во внутренний карман куртки и тоже рванул прочь. Все, что я мог сделать, я уже сделал: сейчас эта жалостливая бабка вызовет «Скорую» и девочку заберут в больницу. Мне их дожидаться ни к чему. Я и так помог даже больше, чем хотел.

Не помню, как я добежал до дачного поселка, где меня поджидала в гости на выходные бабушка. И, только оказавшись в тепле и безопасности нашего домика, я вспомнил, что девочка осталась лежать на скамейке в моем зеленом клетчатом шарфе поверх своего тоненького свитера.

Той зимой я умудрилась подхватить воспаление легких, застудившись на занятиях по пейзажной живописи (моя картина «Зимний лес», кстати, потом заняла первое место на внутришкольной выставке и второе – на межрайонной, где принимали участие даже восемнадцатилетние). К врачу мои родители, как обычно, обратились не сразу: будучи «староверами» в медицинском смысле этого слова, они всецело полагались на исцеляющую силу горячего молока с натуральным медом и поили меня этой волшебной смесью по нескольку раз в день, пока я не начала криком кричать от боли в груди.

Дальнейшая история известна: морозной звездной ночью меня отвезли на «скорой помощи» в единственную на несколько окрестных деревень и дачных поселков больницу, где врачи в течение двух долгих дней боролись за мою жизнь. В ходе этой борьбы я потеряла левое легкое (говорят, человеческое легкое похоже на виноградную гроздь с известного полотна Брюллова), а потом провалялась в больнице почти два месяца (небольшой срок – для взрослого и целая вечность – для ребенка).

В первые дни после операции было отчаянно плохо: бо́льшую часть времени я спала или лежала в полубеспамятстве и видела сны, похожие на страшные картины Босха, а когда просыпа́лась – всегда среди ночи, – мне казалось, что я немедленно умру, если сию же минуту не получу хотя бы глоток воды.

Чтобы попить, нужно было поначалу набраться сил и встать с постели, чуть передохнуть и аккуратно вытащить иглу капельницы из вены, затем нащупать на ледяном полу свои убежавшие под кровать тапочки и отправиться в бесконечное путешествие до туалета, стараясь не слишком шуметь в ночном коридоре и не мешать больным, а главное – не разбудить ненароком дежурную медсестру.

С содроганием вспоминаю это мучительное продвижение по стеночке и страх столкнуться в темноте с каким-нибудь призраком в больничной пижаме, этот священный огненный трепет перед дверью, ведущей в реанимационное отделение, и красный ужас около перевязочной, напоминающей закуток мясника, серое квадратное недоумение перед огромным, похожим на катафалк грузовым лифтом, на котором, рассказывали, по ночам потихоньку перевозят трупы, и глубокое, синее, как ночь, смирение при взгляде на длинный пустой коридор, по которому идешь, будто бы в последний путь, в абсолютном одиночестве мимо приглушенного пещерного дыхания спящих палат, прежде чем попадешь в спасительную капсулу яркого света в туалете.

Потом я пошла на поправку, и на меня полярным медведем навалилась скука. Я давно за собой заметила, что начинаю тосковать в безликих комнатах с бесцветной и убогой обстановкой, но только в больнице я впервые поняла, что такое настоящая безликость и убогость. Рисовать там было совершенно нечего, и я, отвыкнув от цветового разнообразия, развлекалась тем, что делала простенькие карандашные наброски скудного вида из окна (внутренний дворик, дерево) в стиле примитивизма.

Какое-то время трещины на потолке еще складывались для меня в причудливые орнаменты и узоры, но на десятый день пребывания в палате это прошло, и мой взгляд, словно муха, уныло ползал по стенам, не цепляясь ни за один предмет, а каждый таракан, выглядывающий на меня из-за прикроватной тумбочки, уже узнавался в лицо. Немного оправившись и начав совершать короткие прогулки по этажу, я перезнакомилась с обитателями соседних палат, а кое с кем даже пробовала подружиться. Но живопись никого из них не интересовала, а меня – вот беда! – не интересуют люди, которым не интересна живопись. Так я и провела бы следующие полтора месяца в одиночестве, если бы на шестнадцатый день моего пребывания в больнице к нам не привезли новенькую.

Она заняла крошечную одноместную палату этажом выше, но, несмотря на то что в больницах как-то не принято «дружить этажами», именно эта пациентка сразу же заинтересовала абсолютно всех моих новых знакомых по несчастью. Их любопытство было вызвано двумя основными причинами. Во-первых, никто, даже врачи и полицейские, которые приезжали с ней побеседовать, не знали, кто она и откуда взялась. Во-вторых, она не просто сломала руку и получила сотрясение мозга, но еще и страдала от какой-то странной душевной болезни, отчего совсем не разговаривала и почти не двигалась, а только и делала, что лежала лицом к стеночке в своей темной палате с плотно занавешенными окнами, сжималась под одеялом и крупно дрожала.

Я конечно же, как и все, приходила ее навестить – из чистого любопытства – и подумала тогда, что она похожа на одноглазого котенка, которого я однажды подобрала по дороге в деревню и принесла домой. Он тоже дрожал и отворачивался, но я выкупала его в ведре, перевязала израненные лапки, смазала мазью его обкусанные ушки, а после «бани» накормила до отвала свежайшими белыми сливками, и он оттаял и с тех пор мурлычет не умолкая. Девочку тоже подлечили и накормили, но, видимо, человеку для полного счастья нужно что-то еще. Вскоре я догадалась, что нужно именно этой девочке.

Туманно-серое равнодушие, проявляемое ею ко всем окружающим и даже к добрейшему слоноподобному главврачу, а также ее непроницаемо-ватное молчание привели к тому, что больные постарше обиделись и перестали ее навещать. А больные помладше, теряясь в догадках, начали выдумывать различные способы вынудить ее заговорить и сошлись на том, что нужно ее как следует напугать. По ночам они тайком подкрадывались под ее дверь и громко ухали или стонали, изображая привидения, но девочка никак не реагировала на эти шутки. Тогда они подбросили к ней в кровать таракана – девочка его просто не заметила.

Я, между прочим, тоже не обратила бы на таракана в постели ни малейшего внимания, потому что в больнице их – тьма-тьмущая. Они плотным строем маршируют по стенам, будто полк усатых рыжих гренадер, и копошатся за спинками кроватей по ночам, ожидая, пока ты уснешь, чтобы можно было забраться тебе на нос, как на горную вершину. Они совершают отнюдь небезопасные для их жизни набеги на столовую – единственное место, где их пытаются морить, и после героической смерти непременно попадают в кастрюлю с кашей или супом. Они мгновенно захватывают и опустошают наши тумбочки и заселяют тапки лежачих больных. В общем, нет ничего особенного в том, чтобы обнаружить у себя на подушке таракана. Но не будем отвлекаться.

Итак, дети перепробовали несколько безболезненных способов растормошить безмолвную и безразличную ко всему девочку, а когда эти способы не подействовали, они, по наущению старших, решили перейти к более жестким мерам и облили ее холодной водой из бутылки. Но девочка даже не шевельнулась, когда холодные струйки начали стекать ей за шиворот, более того, она так и пролежала под мокрым одеялом до прихода медсестры, которая перестелила ей постель и нажаловалась на нас главврачу.