Люсьен был доволен, что ведерко наполнилось почти до краев, но, тащась за стариком к его лачуге в Дебрях, начал подозревать, что его благодетель может запросто оказаться безумцем.

Профессёр впустил мальчика в свой двухкомнатный домик. Почти весь утоптанный земляной пол в передней комнате занимало что-то похожее на маленький скаковой круг. У одной стены стояли две клетки, обе — где-то по колено. В одной копошились мыши, в другой — крысы. Где-то по дюжине каждого вида.

— Лошади и колесничие, — пояснил Профессёр.

— Крысы. — Люсьена передернуло. Тут в клетке они казались гораздо меньше, не такими опасными. Они вряд ли бы его изнасиловали и убили — в отличие от тех, которых он встречал в диких углах Монмартра.

— Я их дрессирую к выступлениям, — сказал Профессёр. Он сунул руку в клетку побольше и вытащил одну крысу — ту, похоже, ничуть не обеспокоило, что ее взяли в руку: она просто к этой руке принюхалась, словно рассчитывала на еду. — Хочу, чтобы они изобразили гонки на колесницах из романа «Бен-Гур», — продолжал он. — Крысы у меня будут лошадьми, а мыши — колесничими.

Люсьен не знал, что ему на это сказать, но тут заметил, что с одной стороны у овала скаковой дорожки действительно выстроились шесть маленьких колесниц.

— Я их выдрессирую, а потом буду устраивать представления на пляс Пигаль и брать деньги с людей за то, чтобы посмотреть эти скачки. Может, и ставки делать разрешу.

— Ставки, — повторил Люсьен, стараясь не отставать в энтузиазме, звучавшем в голосе старика.

— Их нужно награждать, когда они делают то, чего ты от них хочешь. Я пытался их наказывать, если они вели себя плохо, но от молотка они как-то все падают духом.

На глазах у Люсьена Профессёр приделал крысу к колеснице, поставил на дорожку, после чего вынул из другой клетки мышь и посадил в колесницу. Мышь незамедлительно слезла и принялась искать выход в стенке, окружавшей скаковой круг. Вскоре по всей арене уже метались крысы и мыши, а две лошади даже умудрились перелезть через стену и влекли свои колесницы под настоящими стенами комнаты, ища выход наружу. Профессёр призвал на помощь Люсьена, и они гонялись за крысоконями и мышевозничими, пока всех не переловили и не вернули в клетки, а сами не остались стоять на коленях на этом крошечном ипподроме, пыхтя и отдуваясь.

— О, надо мной насмехались, — произнес Профессёр. — Дразнили трехнутым. Но когда я устрою это представление, меня начнут превозносить за гениальность. Я ведь тоже ел улиток Фуко, знаешь?

— Пардон, конечно, месье, но вас все равно могут дразнить трехнутым.

— И ты считаешь меня трехнутым, Люсьен? — спросил Профессёр тем же учительским тоном, каким задавал мальчику все остальные вопросы.

К счастью, это он спрашивал у сына булочника с Монмартра, где все трехнутые, похоже, и любили собираться; мало того, отец научил этого мальчика, что великие люди часто бывают эксцентриками, непредсказуемыми и загадочными, и лишь из-за того, что мы не понимаем избранного ими пути, в их предвиденье сомневаться нам вовсе не след.

— Я считаю, что вы гений, месье, хоть и трехнутый.

Профессёр поскреб лысину крысой, обдумывая ответ, после чего пожал плечами.

— Ну, медаль мне все равно уже дали. Тащи своих улиток мадам Жакоб. Завтра можешь вернуться — подсобишь, когда я буду учить мышей держать поводья. А я покажу, где ловить мясо для pâtés твоего папы.

* * *

На мадам Жакоб не произвело впечатления, что улитки Люсьена питались душами гениев, но она все равно дала ему три обещанные мышеловки и косицу чеснока для отца. Мышеловки на самом деле представляли собой небольшие клетки из литой бронзы. В боках у них были круглые воротца, куда могла зайти крыса, и пружинный механизм, запиравший эти воротца, когда крыса наступала на особую пластинку. К каждой ловушке сверху крепилась латунная цепочка с якорным кольцом.

Профессёр показал Люсьену вход в старую гипсовую шахту, который прятался в лавровых зарослях чуть выше Дебрей. Люсьен часто играл там с друзьями и кусты эти знал хорошо — ему были отлично известны ежевичные колючки, сплетавшиеся с лавром, и их зверские шипы. Именно из-за них, вероятно, кусты не извели на дрова, а вход в шахту не завалили, как прочие.

— В шахту надо зайти подальше, чтоб там было по-настоящему темно, — сказал Профессёр. — Крысы — животные ночные, предпочитают гулять во тьме. Но слишком глубоко не заходи. Может случиться обвал. Сразу за грань света, не дальше. Там-то я и наловил своих подопечных.

Наутро Люсьен приволок тяжелые мышеловки ко входу в шахту, затащил внутрь и остановился там, где заканчивался свет. Не дальше. Стараясь не присматриваться к паутине над головой и особо не вглядываться в чернильную тьму шахты, он снарядил каждую ловушку крохотной полоской кожуры от колеса камамбера, закрыл крышки и завел пружину, как научила его мадам Жакоб. Задвинул все мышеловки в темноту к стенке — и тут его обуяла паника. Он выбежал из шахты, будто за ним гналась орда бесов.

Назавтра, решил он, когда придет пора идти за ловушками, он возьмет с собой свечу и еще, наверное, отцовский мясницкий нож, а также, может, удастся одолжить в церкви хотя бы одну пушку, раз они из нее там не стреляют; но вместо всего этого он прихватил с собой своего приятеля Жака. Точнее сказать — завлек легким преувеличением ценности того, что им предстоит изъять из шахты.

— Пиратские сокровища, — сказал Люсьен.

— А сабли там будут? — спросил Жак. — Я б хотел себе саблю.

— Ты пока свечку подержи. Мне ловушки надо найти.

— Но почему ты ищешь ловушки?

Люсьен меж тем пытался высчитать, как им удалось зайти так глубоко в шахту и до сих пор не наткнуться на мышеловки. Вопросы Жака его отвлекали.

— Давай потише, Жак, а то нам придется изнасиловать и убить твою бабулю, а потом смолоть на пирожки.

Люсьен был вполне уверен: родители бы могли гордиться тем, как он справился с этой проблемой, — но когда Жак зашмыгал носом, он прибавил:

— Потому что так поступают все пираты. — «Как маленький. Ну почему все дети так расстраиваются из-за каких-то пирожков?»

— Нет! — взвыл Жак. — Ее нельзя! Ты не… да я…

Но не успел он объявить о своих намерениях, из тьмы донесся скрипучий голос:

— Кто здесь?

И Жак немедля с воем припустил прочь, к выходу, Люсьен — следом. Через несколько шагов свеча у Жака погасла, а еще через несколько Люсьен споткнулся и, падая, врезался головой в стену шахты. От удара перед глазами у него заплескалось яркое белое пламя, а в ушах пронзительно заныло — словно прямо в голове у него кто-то стукнул по камертону. Когда ему, наконец, удалось встать на четвереньки и сполохи в глазах погасли, он оказался в полной темноте и совершенно не соображал, где здесь выход. Шагов Жака тоже слышно уже не было, куда бы тот ни побежал.

Он прополз несколько шагов, опасаясь, что если встанет — споткнется снова. Гипсовый порошок на полу был мягок, руки и колени тонули в нем. После нежданной встречи со стеной Люсьен решил судьбу не испытывать и держаться пониже к земле. Еще несколько шагов — и ему показалось, что он различает какой-то свет. Он встал. Да, там явно что-то светится.