— Ты тут ни при чем, у меня просто давно не было мужчины, — выпаливаю зачем-то, просто на зло, просто чтобы уязвить.

Понимаю, что глупо это и по-детски, и выше этого нужно быть, выше, а не могу, обида накрывает с головой, а по жилам растекается чистая злость, заполняя каждую клеточку моего тела, вызывая небывалый, яростный протест.

— Что ты сейчас сказала?

Вопреки моим надеждам Волков не отпускает, только усиливает хватку.

— А ну-ка повтори, — рычит практически.

Он прищуривается, дышит шумно, крылья носа тяжело вздымаются, на скулах желваки играют. Задела все-таки, за живое взяла.

— Ни при чем говоришь?

Я не успеваю ответить, не успеваю отреагировать. Жесткими, суховатыми губами касается чувствительной кожи на шее, слегка ее прихватывая, прикусывая зубами, а потом зализывает несуществующую рану.

— С другими ты тоже так течешь, а Ксюш?

Жесткие движения пальцев выбивают из головы все мысли, и я не сразу понимаю смысл вопроса.

— Ну же, отвечай! — требует настойчиво, продолжая сладкую пытку.

Я не могу, просто не могу собрать мысли в кучу, ничего не могу, только губы остервенело кусать, отчаянно подавляя рвущиеся из груди стоны, и пытаться дышать, и чувствовать, как сильно бьется сердце напротив, как вздымается широкая грудь, слушать надсадное, тяжелое дыхание, пока пальцы ласкают плоть, скользя по все еще влажной, разгоряченной, после предыдущего оргазма плоти.

Господи, разве бывает так? Разве можно так быстро возбуждаться?

— Такая отзывчивая, чувствительная девочка, моя, ну же, Ксюша, с другими также было? — продолжает шептать, поглаживая, раздвигая губы, натирая клитор, доводя меня до дикого, неконтролируемого просто исступления, заставляя подаваться вперед, желая получить все сразу. Я пожалею, я обязательно об этом пожалею, но сейчас мне так нужно…— Моя голодная малышка.

— Боже, — выдыхаю, чувствуя, как в меня проникает палец, поглаживая, растирая влагу и сжимаюсь от столь неожиданного вторжения. Напрягаюсь всем телом в ответ на непривычное, давно забытое ощущение наполненности.

— Узкая, такая тесная, блядь, — словно одержимый шепчет Волков, шумно втягивая воздух сквозь стиснутые зубы. — Как давно у тебя был секс, Александровна?

Серьезно? Он серьезно меня об этом спрашивает? Как давно?

— Как давно, Ксюша? — повторяет требовательнее.

А я упорно продолжаю молчать, потому что это его не касается, и вообще…

А потом он останавливается внезапно, движения пальцев прекращаются, и меня начинает трясти от скопившегося внутри напряжения, от отсутствия такой нужно, такой необходимой сейчас разрядки. Господи, Ксюша, нельзя же быть такой…

— Я жду, Александровна, я ведь так долго могу.

Поднимаю глаза, смотрю в его нахальные и теряюсь.

— Ну же.

Легкое скольжение большого пальца и я вздрагиваю, инстинктивно стискивая бедра.

Сволочь!

— Сколько, Ксюша?

— Пять лет, — выплевываю гневно. — Доволен?

— Теперь да, — он расплывается в хищной, больше напоминающей оскал, улыбке. — Моя, ты только моя теперь, слышишь? — шепчет хрипло, продолжая сводить меня с ума там, внизу, там, где все горит от искрящего напряжения.

А после, внутри словно бомба взрывается, тело немеет, а перед глазами разлетаются яркие искры. Удовольствие: запретное, порочное, извращенное — разливается по телу сладкой патокой. И в тот момент, когда я готова закричать от распирающего меня изнутри наслаждения, Егор вгрызается в мой рот жестким, болезненным поцелуем, как и в первый раз приглушая истошный стон.

— Охренеть, — шепчет, оторвавшись от моих истерзанных губ и, схватив за бедра, притягивает к краю столешницы, буквально вбиваясь в меня твердой, просто каменной плотью. — Чувствуешь, как сильно я тебя хочу? С первого дня, Александровна, с первого, блядь, дня. И я возьму, прямо здесь, на этом чертовом столе возьму, клянусь, Ксюша, ты будешь кричать, и просить еще. Но не сегодня…

— Мамочка.

Я прихожу в себя в ту же секунду, внутри все холодеет от ужаса. Черт. Черт. Черт.

Дергаюсь, но Егор не позволяет.

— Тшш.

Убирает руку максимально осторожно, так, чтобы Котенок ничего не видела.

— А что вы делаете? — невинно интересуется ребенок.

Как ни в чем не бывало Егор отпускает меня, отходит на шаг и оборачивается.

— Мы просто разговаривали, — отвечает ровно, пока я привожу в порядок дыхание. — Ты уже достала подарок?

— Нет, он тяжелый и большой.

— Ну тогда пойдем доставать.

— А мама?

— А мама будет готовить нам обед, да, мама? — поворачивается ко мне, подмигивает, а я только киваю глупо.

А потом молча смотрю, как они удаляются из кухни и медленно охреневаю от происходящего, и внезапно ловлю себя на мысли, что улыбаюсь, счастливо и совершенно по-идиотски.

Егор

Улыбаюсь, как дебил последний и ни черта не могу с собой поделать, потому что, черт возьми, несмотря ни на что, Александровна так и не научилась мне сопротивляться. И осознание, одно лишь понимание, что она хочет меня, хочет не меньше, чем я ее, вставляет так, что тело просто разрывает от кайфа. И стоит лишь представить, только задуматься о том, что могло бы произойти, будь мы одни, не будь за стеной ребенка, черт…

Из кухни выхожу не оборачиваясь, не позволяя себе даже думать об этом, потому что вообще не уверен, что смогу уйти.

Делаю глубокий вдох, и обращаюсь к ребенку:

— Покажешь, где у вас ванная?

Она смотрит на меня с прищуром и начинает улыбаться, а потом цепляется своей крохотной ручонкой за край моей футболки, и тянет вперед и за угол, туда, где, судя по всему, и располагается санузел.

Толкнув белую, чуть потертую дверь, ребенок отпускает меня, вытянув вторую руку, тыкает указательным пальцев в темноту с очень важным выражением лица и не менее важным «вот».

А потом упирает ладони в бока и принимает вид эдакой Фрекен Бок, явно намеревающейся проследить за всеми моими действиями, чем неминуемо вызывает у меня желание улыбаться.

Качаю головой и тихо посмеиваясь, вхожу в темную комнату, под пристальный взгляд маленького контролера. Прежде, чем успеваю подумать о поиске выключателя, комната озаряется светом.

— Спасибо, — обернувшись, подмигиваю крохе, успевшей сменить положение и теперь стоящей в проеме двери с рукой, умещенной на довольно низко расположенном выключателе.

Ребенок морщит носик, чем сильно напоминает мать и молча шагает вперед, направляясь к раковине, рядом с которой располагается небольшая детская подставка, куда и забирается кроха. И лишь удобно устроившись, одной рукой опираясь на край раковины, малыша поворачивается ко мне и серьезно произносит: