— Иди, Паш, иди, я позвоню, — разрешает отец и Паша, кажется, даже выдыхает от облегчения. Парень он хороший, молодой, ненамного старше меня, от того, может, и побаивается мою мать, не отрастил еще достаточную броню.

— До свидания, — он прощается и практически вылетает за дверь.

— Пап, че за цирк? — возвращаюсь к вопросу. — Мама сказала, что тебя оперируют.

Отец поправляет оделяло, устраивается поудобнее на кровати и лишь спустя некоторое время отвечает:

— Вчера вечером еще прооперировали.

— В смысле вечером. Ты нормальный вообще, пап? Мама на всех парах мчится сюда, волнуется, а если она в аварию попадет, ты…

— Не заливай, — перебивает меня отец, — твоя мать скорее спешит сюда, чтобы в очередной раз напомнить, что я старый идиот и как она была права.

Усмехаюсь в ответ, сказать мне в общем-то нечего, прав отец. Маман у меня леди железная, не их нежных фиалок.

— Ты вчера мог позвонить, или Паша.

— Да щас, чтобы твоя мать мне всю плешь проела, нет уж, мне после операции выспаться нужно было, — бурчит недовольно, а сам улыбки сдержать не может.

— Ты же понимаешь, что только хуже сделал, она же уже едет сюда.

— Зато я поспал.

И ведь не поспоришь. Одно ясно, мне отсюда нужно свалить раньше, чем грянет гром. Я родителей люблю, но пусть папаша сам разбирается с маман.

— Долго ты вымаливать прощение будешь, ох долго, — качаю головой и взяв стул, сажусь рядом с кроватью. — Как ты себя чувствуешь?

— Да нормально все, не хрустальный. Ты мне лучше скажи, какого черта ты дома не появляешься?

— А сам ты не догадываешься?

— Ты давай не заговаривайся, ты прекрасно знаешь, что я прав и твой поступок, как минимум, недальновиден.

Я вообще вполне терпелив, но даже родителям не позволю обсуждать мои решения.

— Если я решил вернуться и учиться здесь, так и будет и хватит об этом, пап.

— Самостоятельный, значит? — усмехается отец, смотрит на меня с долей какого-то превосходства во взгляде.

— Как видишь, — цежу сквозь зубы, понимая, что еще чуть-чуть и мы с ним снова вернемся к тому, с чего начали.

— Тогда, может и ключи от квартиры сдашь? На самообеспечение перейдешь?

— Я не понял, ты сейчас меня на слабо взять пытаешься? Пап, ты серьезно думаешь, что это сработает?

Он смотрит на меня недовольно, кривая усмешка исчезает с лица. Не нравится ему моя позиция, а мне не нравится, что меня шантажировать баблом пытаются.

Демонстративно вытаскиваю из кармана кошелек и ключи от квартиры, ключи бросаю на кровать, следом летит карта.

— Ты, как я погляжу вполне себе здоров, я, пожалуй, поеду.

Встаю и уже собираюсь уходить, как снова слышу голос отца.

— Ишь ты, гордый какой стал. От привычек отказываться сложно, Егор.

— У меня мажорских замашек не было никогда, и да, пап, ты бы проверял иногда счет, я у тебя за последние полгода ни копейки не взял, — бросаю через плечо и уже у двери меня снова останавливает отец.

— Ладно, не горячись, ключи возьми… и карту.

— Обойдусь, пап, не люблю, когда меня шантажируют, — поворачиваюсь, смотрю на него серьезно. А он как думал? Это я в него такой упертый уродился.

— Ну обходись-обходись, — произносит снисходительно и недовольно поджимает губы, пока я пытаюсь понять, где мне найти временное пристанище.

— Лечись, пап.

— Егор. И еще, на следующей неделе мы всей семьей должны присутствовать на благотворительном вечере.

— Да щас, это как-нибудь без меня.

— Твоя мать одна из организаторов, прояви хоть немного уважения.

— Я подумаю.

Киваю и не прощаясь, выхожу из палаты. Благотворительный вечер, да на кой черт он мне сдался?

Ксюша

— Катюш, не прыгай, — обращаюсь, к подпрыгивающей при каждом шаге дочери.

Смотрю на ее счастливую мордашку и самой улыбаться хочется, несмотря на все события, произошедшие за последние несколько дней.

Уход Волкова спровоцировал резкое падение настроения Катюши, не нужно быть гением, чтобы понимать, как быстро привязываются дети к тем, кто проявляет к ним хоть каплю заботы, особенно если речь идет о маленькой девочке, что растет без отца и в первом же появившемся в доме мужчине, неосознанно видит претендента на роль отца.

Нельзя было этого допускать, нельзя было поддаваться напору нахального мальчишки. Но как?

Как, скажите мне, можно сопротивляться той бури, тому урагану эмоций, что вызывает во мне одно лишь его присутствие.

Как можно оставаться равнодушной, когда он смотрит так, что сердце в груди замирает, когда впервые за несколько лет мужчина не испугался ответственности. И все бы ничего, не будь этот мужчина мальчишкой восемнадцатилетним, и, будь он не ладен, моим студентом.

Вчера я не смогла, просто не смогла его оттолкнуть, поддалась напору, практически воспарив к небесам, а после… после было падение на твердую, грешную землю. Туда, где нет ни единого шанса на «и жили они долго и счастливо», туда, где есть я — простой преподаватель ВУЗа и по совместительству мать-одиночка, и есть он — мой студент и сын одного из самых влиятельных людей в нашем городе. А между нами… между нами пропасть, огромная и бездонная.

— Мама, а мы надолго? — звонко интересуется Котенок и столько надежды в ее глазах.

— Не знаю, Катюш, как получится.

Приуныв, Котенок опускает голову и замедляет шаг.

— Ну что ты, малыш? — останавливаюсь, сажусь рядом на корточки и смотрю в глаза совей малышке.

— Дима и Миша обещали, что, когда я приду в следующий раз, мы будем строить башню, — вздыхает малышка и расстроенно опускает глазки.

Дима и Миша у нас два брата-акробата. Хорошие мальчишки, веселые, добрые, порой немного угрюмые, но не от хорошей жизни. Натерпелись от отца, и неизвестно, чем бы все закончилось, не осмелься их мать сбежать от тирана, любителя спустить пар на жене и детях.

— Ну если они обещали, значит непременно должны выполнить обещание, а раз так, то мы не уйдем, пока вы не построите башню, да? — подбадриваю дочь и она начинает улыбаться.

Поднимаюсь на ноги, беру дочь за руку и веду к воротам приюта для жертв домашнего насилия.

Вчера, после ухода Волкова я еще долго не могла прийти в себя, а потом… потому рука сама потянулась к телефону, номер в контактах отыскался в два счета и вот я уже звонила Деминой, сама не понимая, почему на роль слушателя выбрала именно ее. Наверное потому, что больше душу изливать было некому. Вася о нашем с Егором мимолетном прошлом не знала, а матери о произошедшем не расскажешь, стыдно.