— А ты сама ожидала этого?

— Нет, не ожидала. Но возможно, у меня были мечты, — внезапно призналась Аня.

— Ясно. Тебе очень нравится Дэвид, правда?

— Я так не говорила.

— Здесь не нужно слов. И не стоит этого стыдиться, милая моя. Вполне естественно любить богов, которые возносят нас на Олимп, даже если потом мы вновь соскальзываем вниз. Если бы ты оказалась внучкой Терезы Престон… — Бертрам замолчал и нетерпеливо пожал плечами.

— Ничего, все уже кончено, — твердо сказала Аня.

Бертрам не стал спорить. Возможно, потому что слишком хорошо знал мир, в котором они жили, и своего кузена. Он резко сменил тему:

— Что ты собираешься теперь делать, Аня?

— Делать? Не знаю. Естественно, я не могу остаться здесь.

— Но у тебя пока нет планов?

Она покачала головой и посмотрела на Бертрама взглядом, полным надежды.

— Пойдем со мной в музыкальную комнату. Нам надо поговорить.

Аня подчинилась, не представляя, о чем он собирается с ней говорить. В музыкальной комнате находились рояль, граммофон, полки с пластинками, несколько удобных стульев. На Полированном полу не было ковра.

— А теперь… — Бертрам указал на стул, и Аня послушно села. — Помнишь, ты мне недавно говорила, что исполняла сценки и песни для театрального режиссера в лагере?

— Да, конечно.

— Кажется, ты сказала, что они все были на немецком и на русском?

— Некоторые на польском.

— Да-да, — нетерпеливо согласился Бертрам. — Ничего. Я хочу, чтобы ты исполнила что-нибудь для меня. Все, что угодно.

— Но прошло уже больше года. И потом сейчас мне не очень хочется петь.

— Ну, будь умницей. Сделай это ради меня.

— Исполнить то, что я помню? — Аня встала и прошла в конец комнаты.

— Да.

— Хотите, я сначала объясню?

— Только очень кратко.

— Хорошо. Я деревенская девушка, которую впервые поцеловал любимый человек. Я надела новую шляпку, собираясь сразить его. Но, выглянув в окно, увидела, что он идет с другой девушкой, у которой шляпка еще лучше.

— Все?

— Да.

— Отлично, начинай.

Внезапно Аня повернулась кругом и выбежала в центр комнаты, словно на импровизированную сцену. Она произносила какие-то отрывистые фразы на незнакомом Бертраму языке, но любой мог понять, о чем речь, по движениям ее рук и быстро изменяющемуся выражению юного лица. Когда Аня поднесла ладони к лицу, можно было поверить, что ее щеки и правда горят. Потом она села и принялась внимательно разглядывать себя в несуществующем зеркале. А затем последовала маленькая пантомима, настолько смешная и трогательная, что Бертрам прищурил глаза, чтобы ничего не пропустить. Разговаривая сама с собой, девушка начала дрожащими пальцами поспешно украшать себя для встречи с любимым. И хотя на ее лице не было румян, стало ясно, что она слишком сильно накрасилась. Она нервно облизнула пальцы и нарисовала слишком большие воображаемые круги на скулах. Затем Аня стала примерять воображаемую шляпку, на которой явно были перо и, возможно, роза. Водрузив ее на голову, она взволнованно провела языком по пересохшим губам. Потом завязала ленты. На минуту зажмурилась и молитвенно соединила ладони. После этого подбежала к окну, выглянула в него и вдруг замерла. Было невозможно не разделить ее разочарование и ужас. Примерно полминуты она стояла молча и уже не казалась красивой. Это была нескладная, несчастная девчонка в нелепой шляпке. Она медленно отвернулась от окна, развязывая ленты под подбородком, а шляпку сняла так, будто это была корона, которой увенчала ее любовь. Теперь она глядела на шляпку с нескрываемым отвращением. Отшвырнула ее и бросилась бежать, задыхаясь от рыданий.

После нескольких минут тишины Аня с улыбкой повернулась к Бертраму:

— Ну как? Вам понравилось?

— Да. Могу я спросить: много ли ты знаешь подобных сценок?

— Восемь или десять. Некоторые мы придумали сами вместе с режиссером.

— Боже, неужели это не сон? Сейчас я ничего не хочу говорить. Но я ошеломлен! Наверное, так чувствуешь себя перед лицом гения…

— Гения? Это не гений, просто небольшой талант.

— Возможно. Кто знает? Но ты ведь еще и поешь?

— Не очень хорошо. Я не пела уже давно.

— Спой что хочешь.

Аня нахмурилась:

— Вы знаете «Шарманщика» Шуберта?

— Естественно.

— Что ж… Можете мне наиграть начало? — Аня указала на рояль.

— Думаю, да. Но это мужская песня.

— Ее может петь и девушка, с небольшими изменениями, — быстро возразила она.

— Отлично. — Бертрам взял несколько аккордов.

Не успел он сообразить, что произошло, как Аня опять чудесно преобразилась. Теперь она больше не была красиво одетой гостьей их дома, проведшей пару недель под крылом леди Ранмир. Перед ним как из-под земли выросла продрогшая, голодная, промокшая от дождя девушка, которая медленно двигалась вдоль канавы и пела тоненьким, хрипловатым голоском. Возможно, Ане, испытавшей столько страданий, было несложно изобразить безнадежную мольбу к равнодушному миру. Но Бертрам похолодел, и на его глаза навернулись слезы оттого, что он ощутил физическое страдание этого существа. Ее руки были сжаты в кулаки, ноги заледенели от воды, которая просачивалась в дырявые туфли. Это была некрасивая и невыносимо жалкая девушка, которая одеревеневшей рукой вытирала мокрый нос. Она повторяла одни и те же трогательные монотонные слова, и можно было посчитать проходящих мимо нее людей по механической безнадежной улыбке, которая, то вспыхивала, то угасала на ее лице. Потом воцарилась тишина.

Аня взволнованно взглянула на Бертрама, словно ей стало необычайно важно, чтобы первое впечатление о ней подтвердилось. Он молча встал, медленно подошел к ней, взял ее лицо в ладони и поцеловал.

— А ведь мы могли не найти тебя, — серьезно проговорил он. — Сколько еще талантливых артистов живут и умирают в бедности, в то время, как мир даже не знает о них.

Эта сцена в музыкальной комнате на всю жизнь запомнилась Ане. До того момента она считала Бертрама забавным, обаятельным и немного поверхностным. Само собой разумеется, она никогда не думала, что он окажет на ее судьбу какое-то влияние, но теперь увидела, как вся страсть его жизни, любовь к театру, превратила богемного повесу в совершенно другого человека. Было так удивительно и странно стать причиной этого внезапного превращения. И когда Аня уже была на грани отчаяния, она с восторгом узнала, что он считает ее талант более ценным, чем золото, и более ослепительным, чем бриллианты. Осторожность удержала Бертрама от того, чтобы пробудить в душе девушки слишком много надежд, но он не сумел устоять и не высказать своего восхищения.