Бутейко любил обитаться в нашем первом боевом расчете. Вот и теперь спрыгнул в наш уже глубокий окоп, принялся рыть себе нору. Землю вытаскиваем в плащ-палатке и оборудуем наверху перед окопом бруствер. Я копаюсь на дне окопа и в уме делаю радостный вывод: «Нет, не грешники мы, а праведники на своей родной земле, и поэтому она укроет нас в своей утробе, согреет и отгородит от ураганного ветра и воя».

Нетерпеливо жду от кого-нибудь хвалебной тирады в свой адрес. Люблю, когда меня хвалят, — слабость моя. Но Бутейко помалкивает, Суворов мурлычет-напевает что-то возмутительно-постороннее, Фуат бормочет «Аллага-шекер»…

Задолго до рассвета мы были готовы к бою. Вдруг мы услышали надсадный гул моторов с неба — это немецкие транспортные самолеты везли окруженным фрицам праздничные подарки. Одновременно с немцами мы стали сигналить из трофейных ракетниц, заработали наши зенитки, а через несколько минут на нашу огневую опустилось несколько огромных спаренных парашютов с громадными тюками. Мы распотрошили их и новогодними гостинцами завалили все наши окопы. Перечислить все, что было в тюках, невозможно — сырокопченая колбаса, сливочное масло, изюм, курага, мед, шоколад, галеты, коньяк, шампанское, шнапс, кофе и многое другое. Кроме этого, были и теплое белье, и шерстяные носки, и пуховые спальные мешки, и тысяча наборов с фотокарточками, на которых были изображены голые красотки и молодцы, спаренные в положениях, похожих на цифры «69»! Нам, «неграмотным», трудно было понять, чем же они занимаются. А когда, наконец, мы разглядели и поняли, то не поверили своим глазам. Это у нас вызвало чувство омерзения, а моего узбекского друга даже стошнило. Он выл, как от страшной боли: «Вай! Ва-а-а-ай! Ва-а-а-ай!» Я еле успокоил его, убедив в том, что для этих снимков немцы используют не людей, а резиновых раскрашенных кукол, просто так, для смеха. Так я узнал о порнографии.

До рассвета 29 декабря мы успели хорошо угоститься новогодними подарками, свалившимися с неба, и перенести все мины с бывшей нашей огневой позиции. Мы отдыхали еще два дня, так как на фронте было затишье. 31 декабря, ровно в 23 часа, мы вместе с нашей дивизионной артиллерией открыли беглый огонь по немецким артиллерийским батареям. В течение получаса мы, не жалея мин, вели огонь. Немецкие пушки так и не сумели нанести ответный удар. Только через полчаса мы услышали со стороны немцев тоскливый вой одинокого «ишака» — шестиствольного миномета. Над нашими головами пролетели шесть немецких мин и, глухо бухнув, шлепнулись в той, оставленной нами, балке.

* * *

Помню, еще на пути к фронту, в деревне Малая Елшанка, где нам выдали новое полевое обмундирование, котелки, химпакеты, бинты, каски, ботинки и обмотки, были нам выданы и пластмассовые патрончики с крышкой на резьбе. Внутри — ленточка, которую надо было собственноручно заполнить своими анкетными данными, завинтить патрончик наглухо, чтоб в него не попала сырость, и положить в кармашек. «Паспорт смерти» — так окрестили мы этот патрончик между собой. Не знаю, кто как, а я тот паспорт выбросил тихонько, чтоб никто не видел, и на его место положил в брюки свой талисман — предмет, который я должен буду сберечь до конца войны. Наверное, у всех моих товарищей были вещи, которые служили им талисманами, но говорить об этом было не принято: талисман «имел силу», если о нем знал только ты сам. Талисман свой я сделал собственными руками. К Сталинградскому фронту мы маршевыми колоннами продвигались от станции, где выгрузились из своего эшелона, скрытно и только ночами. Днем, соблюдая маскировку и тишину, мы отсыпались. На таком «привале» мы в первую очередь наедались из солдатской кухни, сушили портянки, и каждый занимался по своему усмотрению. Я же решил смастерить для себя деревянный мундштук. Доделал его и загадал: «Если я этот мундштук не потеряю, то вернусь с войны домой…» И не успел я спрятать его в самое надежное место — в карманчик брюк, наш старшина, проходя мимо, вырвал его у меня из руки и побежал по своим делам дальше. «Вот тебе на-а-а! — подумал я одеревеневши. — Сам загадал, чтобы не потерять!.. Значит, я не вернусь живым домой?!» Сижу и прикидываю: с ним, кадровиком, мне не справиться, и мундштук он мне не вернет… На душе у меня стало тоскливо. Погибать-то мне не хочется! И в ту же минуту меня осенила спасительная мыслишка: «Надо срочно смастерить еще один мундштук, но более красивый…» Через полчаса новый мундштук был готов, и я будто случайно оказался возле старшины с изделием в зубах. Тот увидел и предложил: «Меняем? А в придачу отдам тебе пачку махорки». Я обрадовался и обменял. Быстро вернулся на свое место и тут же немедленно зашил свой талисман в карманчик штанов. Радости моей не было предела! Значит, я теперь обязательно вернусь домой!

Раз на исходной позиции атаки мы, пехотинцы, очутились среди танков «Т-34» и «КВ». Экипажи вылезли перед боем подышать свежим воздухом, а мы скорей к ним — со своим любопытством.

Танкисты уважали пехоту и радовались нам взаимно. Тут были шутки-прибаутки. Нашлись и земляки. Всем было весело. Но один танкист-водитель был невесел.

— Знаешь, друг мой пехота, а я сегодня сгорю, — говорит он мне вдруг. Мы с ним стояли поодаль от всех. Я ему говорю:

— У каждого из нас одинаковый шанс остаться в живых. Нельзя же теперь вот так раскисать, как ты.

Танкист мне заметил с иронией:

— И ты как комиссар толкуешь? Я с первых дней войны в танке. Пять машин поменял. Конец мне сегодня, и точка. Ты пацан еще, тебе не понять… Я потерял свой талисман.

У меня все внутри сжалось, но я виду не подал.

Перед самым началом атаки, вроде посмеиваясь над танкистом, рассказываю это Суворову. Но Суворов неожиданно серьезно отнесся к моему рассказу, и мы с ним решили в атаке следовать за тем танком, чтобы в случае чего помочь экипажу спастись… Бегу и глаз не свожу, как мчится наш подопечный танк, маневрируя и уклоняясь от термитных снарядов (термитными в 1941–1944 годах в КА назывались кумулятивные снаряды. — Прим. ред.). Термитки летят с ревом, брызгая во все стороны искрами. Загорелись несколько танков слева и справа, но наш танк ведет огонь! Я уже выбросил из головы, что может что-то случиться. Он лихо воюет, этот парень! И вдруг танк на ходу взорвался. Искореженный, он по инерции пробежал метров десять и загорелся. Мы с Суворовым поспешили на помощь, но внутри танка сухо трещали патроны…

Или вот был случай. Стоим мы, несколько человек, на двуколке и наблюдаем, как на правом нашем фланге у соседнего с нами полка разгорается бой — фашисты пытались отбить высотку, которую наши соседи только что заняли. На двуколку забралось пять-шесть человек. Я стоял первым, а последним забрался лейтенант Стукач. Вдруг слышим — по звуку обессилевшая, издалека — летит пуля. Я наклонился и, потеряв равновесие, спрыгнул и потянул за собой остальных, так как мы держались за ремни друг друга. Стукач же удержал равновесие, но пригнуться не успел, и пуля ударила ему в залысину. Даже обессиленная, свалить она его, конечно, свалила Но видим — жив! Сам ее рукой нащупал среди влажных от крови волос, щерясь во весь рот, разглядывает и понять не может, как это он остался жив. Мы, обалдевшие, давай его качать: «Уррра! Лейтенанта пуля не берет!» Хлопцев вокруг нас набежало! Всем интересно: как это «пуля не берет»?.. Я тогда подумал, помню: наверное, у лейтенанта Стукача есть талисман…