Здесь люди инстинктивно носят самый красивый синий цвет, какой я когда-либо видел. Это грубая холстина, которую они ткут сами: основа черная, уток синий, благодаря чему возникает узор из черных и синих полос. Когда все это блекнет и немного выцветает от погоды и ветра, получается бесконечно спокойный, нежный тон, который как раз подчеркивает телесные цвета. Короче говоря, достаточно синий, чтобы реагировать со всеми цветами, где скрыты оранжевые элементы, и достаточно выцветший, чтобы не быть кричащим.

Но это вопрос цвета, а для меня, в той точке, где я сейчас нахожусь, еще важнее вопрос формы. Я считаю, что выразить форму, наверное, лучше всего с помощью почти одноцветного колорита, тона которого различаются в основном по интенсивности и насыщенности. Например, «Источник» Жюля Бретона написан в основном одним цветом. Но нужно изучить каждый цвет сам по себе, в связи с его противоположностью, прежде чем стать по-настоящему уверенным, что достигнешь гармонии.

Пока лежал снег, я написал еще несколько этюдов нашего сада.

С тех пор пейзаж сильно изменился, теперь у нас прекрасное вечернее небо – лиловое с золотом – поверх тональных силуэтов домов, среди красноватой массы обрезанных деревьев, над которой поднимаются редкие черные тополя, в то время как передний план, выцветший и бледно-зеленый, перемежается полосами черной земли и высохшего бледного камыша по берегам канавы. Все это я тоже вижу, для меня это так же великолепно, как и для любого другого, но еще больше меня интересуют пропорции фигуры, соотношение частей лица, и я не ухвачу остального, пока не стану лучше выполнять фигуры. Короче говоря, сначала фигура, без этого я не смогу понять остального, ведь именно фигура создает настроение. Но я могу понять, что есть такие люди, как Добиньи, и Арпиньи, и Рёйсдаль, и многие другие, полностью и неудержимо увлеченные пейзажем как таковым; они совершенно удовлетворены своей работой, потому что сами были довольны небом, и почвой, и лужей воды, и кустом. Тем не менее мне очень нравится то, что Израэльс сказал о Дюпре: «Это все равно что изображение фигуры».

Кланяюсь и еще раз благодарю за иллюстрации.

484 (395). Тео Ван Гогу. Нюэнен, понедельник, 2 марта 1885, или около этой даты

Дорогой Тео,

спасибо, что так скоро прислал деньги за этот месяц, – чем скорее они приходят, тем больше мне помогают. Спасибо и за прекрасную гравюру на дереве с Лермита – одна из немногих вещей, которые я у него знаю, потому что видел только эти: группа девушек в поле, старуха в церкви, шахтер или кто-то в этом роде в кабачке, «Жатва» – и больше ни одной его работы и ничего, что так передавало бы его собственную манеру, как эти дровосеки.

Если «Le Monde illustré» каждый месяц будет публиковать его композицию – а это часть серии «Сельские месяцы», – я буду невероятно рад собрать эту серию полностью и очень хочу, чтобы ты мне их присылал.

Ведь здесь я, конечно, ничего не вижу, а мне нужно время от времени видеть что-нибудь очень красивое, так что иной раз спокойно удерживай франков 20, но присылай такие вещи, если они будут появляться в иллюстрированных журналах.

Ты пишешь, что, если бы у меня было готово то, что нравится мне самому, ты хотел бы попробовать послать это на Салон, – я ценю твое желание сделать это.

Это на первом плане, а кроме того, если бы я знал обо всем за 6 недель, то попытался бы послать тебе что-нибудь с этой целью.

Однако сейчас у меня нет ничего, что я сам хотел бы подать. В последнее время, как ты знаешь, я писал почти одни только головы. И это этюды в истинном смысле слова, то есть они предназначены для мастерской.

Тем не менее я прямо сегодня начал делать несколько этюдов, которые пришлю тебе.

Я считаю, это может пригодиться, если, встречаясь по случаю Салона со множеством людей, ты сможешь что-нибудь показать, пусть даже это только этюды.

Таким образом, ты получишь голову старухи и голову молодой женщины, а возможно, даже не по одному этюду с каждой из двух моделей. Учитывая то, что ты пишешь мне о своих впечатлениях относительно различных представлений голов, думаю, тебе не покажутся совершенно неуместными те, что взяты прямо из хижины с замшелой соломенной крышей, хотя это не что иное, как этюды. Если бы я знал это на 6 недель раньше, я сделал бы из этого пряху или мотальщицу, целую фигуру.

Вернемся к вопросу о женских головках в духе Жаке, однако не прежних, а нынешних. Отрицательные отзывы на них, вполне обоснованные, со стороны людей, которые пишут девичьи головки, например своих сестер, – я отлично понимаю, что есть художники, которые этим занимаются, в отдельных случаях это хорошо делал Уистлер, а также Милле и Боутон, – чтобы просто упомянуть тех, у кого я раньше видел нечто подобное. Фантен-Латура я знаю мало, но то, что я видел, мне очень понравилось. По-шарденовски. А это немало. Ну а я не из тех, у кого много шансов завязать достаточно близкие отношения с такими девушками, чтобы они захотели позировать. Особенно с моими собственными сестрами. А может быть, у меня предубеждение против женщин, которые носят платья. И моя делянка – по большей части те, кто носит жакеты и юбки.

Однако, по-моему, то, что ты об этом говоришь, верно – а именно что писать их, пожалуй, вполне возможно, – и это имеет право на существование как реакция против нынешних Жаке и Ван Беерса с компанией.

Только одно: Шарден (назовем цель этой реакции от его имени; Фантен-Латур, во всяком случае, одобрил бы) – Шарден был французом и писал француженок. А приличным голландским женщинам, таким как наши сестры, по-моему, частенько недостает очарования, которым нередко обладают француженки.

В итоге те, кто принадлежит к так называемой приличной части голландских женщин, не особенно привлекательны, чтобы писать их или думать о них. Но некоторые простые служанки, напротив, выглядят очень по-шарденовски.

Сейчас я пишу не только пока светло, но даже вечером, в хижинах, при лампе, едва различая что-то на палитре, чтобы по возможности запечатлеть кое-что из своеобразных эффектов вечернего освещения – например, с большой тенью на стене.

За последние несколько лет я, конечно, не видел ничего столь же прекрасного, как те пильщики Лермита.

Как прочувствованы и выписаны его фигурки на этой композиции.

Еще раз благодарю за нее.

По-шарденовски – это, как мне кажется, своеобразное выражение простоты и доброты, когда та и другая совершенные, и я не особенно верю, что, например, в наших сестрах, хотя бы в одной, можно это найти. Однако если бы Вил была француженкой, а не дочерью священника, она могла бы этим обладать. Но чуть ли не всегда берет неверный курс, следуя в противоположном направлении.

487 (—). Тео Ван Гогу. Эйндховен, пятница, 27 марта 1885