в Щурово с раной в сердце и этот, чертов пистолет ему был нужен, чтобы однажды, не выдержав угрызений совести, порешить с собой. Не зря же солдат Володя порой напивался до потери пульса и, словно ребенок, плакал навзрыд. Дай ему оружие и все, конец. Разве могла бы его удержать родительница, я, его сын, мои братья Александр и Федор, сестра Анна. Не было бы у нас отца.

Моя баба Вера, ― родительница отца, все делала, чтобы как-то отвлечь своего мечущегося сына ― спасти. Из четырех детей у нее осталось лишь двое. Он и дочь Ира. Не зря же проследив за Володей, она нашла схрон и, выкопав маузер, выбросила его вместе с патронами в колодец. Отец тогда долго ходил сам не свой, однако прошло время, и он успокоился, посчитал, что так, наверное, и должно быть. Война закончилась, и нечего возвращаться в прошлое, нет в том смысла. Однако сейчас, я, видя, что твориться в мире, понимаю, отцу нужно было говорить о войне и не только нам детям, но особенно внукам. Пусть бы они знали о фашизме все. Фашист не может быть хорошим ни не немецкий, ни украинский, а тем более не добитый бандеровец ― «мазепа». Иначе не миновать нам новой мировой войны.

Я не раз задавался вопросом: что могло такое произойти с отцом в те далекие послевоенные годы на территории Западной Украины во Львове, где он молодой солдат выполнял, возвратившись после победы над фашистской Германией из Чехии ― Праги, свой гражданский долг. Отчего отец винил себя в гибели друга, и кто был этот друг? Такой же, как он, прошедший войну солдат не раз, спасавший Володю в тяжелую годину от смерти. Может это был тот его товарищ, с которым он часто ходил в разведку. Я слышал от отца о некоторых опасных эпизодах из его военной жизни. Однажды, забравшись за линию фронта и, взяв языка ― толстого немца, они тащили его в расположение батареи и тот, дождавшись момента, чуть было не расправился с ними. Вытащив, припрятанный в одежде Маузер, он выстрелил и если бы солдат Володя вовремя не ударил фрица прикладом автомата по голове, ― не промахнулся. А еще отец рассказывал, как фашисты их засекли, и он удачно вывез друга из-за линии фронта на своей низкорослой лошади ― Монголе через болото в полной темноте. Тот, вовремя начавшейся стрельбы, не успел забраться на свою кобылу. Она, отчего-то испугавшись, неожиданно взбрыкнула и понеслась. Пули просвистели у них над головами. Расчет, у стрелявших фрицев был на всадников, сидящих на больших конях. «Тогда взять в плен немца нам не удалось, ― с жаром говорил отец, ― но за то мы вернулись живыми. Лошадь товарища тоже не пострадала. Она, придя в себя, прискакала следом».

Нет, не мог Володя не раз спасавший своего товарища, затем его вдруг убить. Не виновен он, может быть, всего-навсего явился невольным свидетелем, произошедшей трагедии, не сумел, как раньше на войне, вовремя ему прийти на помощь. Тут ничего не попишешь. Одно я могу сказать, мать не знала подробностей и на мои вопросы ничего внятно мне не смогла ответить. Мои братья, хотя они жили в Щурово недалеко от родителей, тоже были в затруднении что-либо выдавить из себя. Наша сестра Анна жила вдали от родных мест, как и я. Что мы могли знать? Только то, что отец нам рассказывал в детстве. А что он мог рассказывать серьезного в детстве, например, мне ― мальчику? Да ничего особенного. То, что я мог понять своим детским умом. Для меня было важно вспомнить те его слова, которые он говорил по случаю, в качестве примеров во время моих небольших отпусков. Это сразу не давалось. Так как доверительных бесед у меня с отцом на тему войны было немного. Я пытался обострить свою память, читал книги о войне, смотрел фильмы, слушал радио и телепередачи, надеясь, что все это натолкнет меня на мысль и даст волю моей неуемной фантазии. Я приставал к близким людям с расспросами. Моя надоедливость их раздражала. Даже братья и те не желали говорить со мной об отце. Это говорить о прошлом, а оно не было благодатным: нас в детстве окружала послевоенная нищета и разруха. Долго страна восстанавливалась. А еще много средств уходило на защиту страны от грозящих нам «ядерной дубинкой» империалистических стран. Где-то только в семидесятых и восьмидесятых годах мы почувствовали достаток. Экскурсы назад если и случались, то только на красные дни после изрядно опорожненных стаканов с водкой. Она нам развязывала языки. Я помню, приехал на майские праздники, помог матери вместе с братьями посадить картошку. Это у многих из сельчан было традицией. Затем мы встретились на день победы девятого мая за столом: я, Александр и Федор, распалились: принялись с жаром вспоминать об известных нам солдатах, живших в Щурове и прежде всего на нашей улице ― Сибировке. В детские годы нам часто попадался на глаза всегда пьяный инвалид-боец ― Семен, прозванный Безруким. Наш дядька Марк, ― тоже был мужик не промах, ― он вытащил из боя раненого офицера, за что получил свою первую награду. Было много и других. Например, контуженый Алексей Подобный. В нем сидел бес, оставшийся с войны. Надравшись, мужик с пеной у рта бился головой о фундамент дома своего тестя. С войны в посад не вернулось более пятисот человек. Одно только Щурово дало стране двух генералов. Нам его жителям было чем гордиться! И мы это понимали.

— Отец, ― сказал я, ― ушел на войну после освобождения наших земель от оккупации в сорок третьем году. Он, чтобы его призвали, приписал себе год…. ― я сделал паузу, рассчитывая, что кто-то из братьев продолжит мой рассказ, но они отчего-то молчали, и я снова открыл рот: ― Он был отправлен на пересыльный пункт, возможно, в Брянск ― этому городу тогда были отданы наши земли. До этого Щурово относилось к Черниговской губернии, к Гомельской области, и Орловской.

— Я знаю, что Зина не провожала его на фронт. Наверное, она была отправлена вместе с другими девушками на работы в Германию, ― дополнил меня Александр: ― А может, и нет, я у Людмилы, ее дочери о том не расспрашивал, ― он помолчал, а затем, собираясь с раздумьями продолжил: ― Вот Ключиха, ― наша соседка в молодости не один год отработала на кухне на старого похотливого