Последняя мысль, кажется, приходится ей особенно по вкусу: глаза загораются злорадным предвкушением. Она оборачивается ко мне:

– Да-да, именно это я и сделаю! Заявление на тебя напишу! Маленькая дрянь!

Я не представляю, как себя вести. Не будь здесь Лавроненко, парировала бы, что Денисова сама виновата и получила по заслугам. Но не стану же объяснять шефу, почему именно так поступила.

– Снежана, вам лучше отправиться в туалет и привести себя в порядок там, – мужчина смотрит на Денисову и даже выдает какое-то подобие улыбки. – Мы обязательно обсудим этот инцидент позднее, а сейчас не надо давать людям дополнительных поводов для разговоров, они и так увидели предостаточно.

А дальше добавляет уже мне, жестко и отрывисто, будто залепляя короткие пощечины:

– Мария, в мой кабинет! Живо!

И резко развернувшись, уходит первым. Я не могу не последовать за ним, хоть и хочу этого больше всего на свете. Убежать и спрятаться и даже заявление об уходе прислать по почте. Ведь он все равно теперь уволит меня. Ни один нормальный начальник не станет терпеть от подчиненных подобные выходки.

Но уйти нельзя, и я покорно плетусь следом, изнемогая от страха и стыда. Захожу в кабинет и замираю у входа, не решаясь поднять глаза.

– Дверь закройте, – грозно командует Лавроненко, опускаясь за стол. – И подойдите ближе.

Зачем? Мне так страшно, что сердце вот-вот вырвется из груди, и колени делаются ватными.

– Да перестаньте вы дрожать! – раздраженно выдает мужчина. – Выглядите так, словно боитесь, что я вас выпорю. Честно говоря, стоило бы, вот только полномочий у меня таких нет. К сожалению.

Я поднимаю на него глаза, пытаясь вникнуть в смысл услышанного.

– И не надо так жалобно смотреть! – его брови сурово сдвигаются. – Действительно заслужили. Это же надо додуматься! Устроить такое в столовой! На глазах у всего коллектива! Вот честное слово, будь моя воля…

Алексей не договаривает, но я вдруг отчетливо представляю, как он выполняет свои слова. Перекидывает через колено, задирает юбку и припечатывает ягодицы широкой, тяжелой ладонью. Оставляет отчетливые красные следы. Но потом… потом склоняется, оставляя на воспаленной коже невесомый поцелуй. И начинает целовать сильнее, одновременно проникая умелыми пальцами туда, где так горячо и влажно. И хочется…

Я мучительно краснею, ловя на себе внимательный взгляд шефа. Он не может знать моих мыслей. Ведь не может? Иначе точно умру от стыда, прямо здесь, перед дверью.

С губ мужчины срывается ругательство. Очень тихо, но я все равно слышу. Или угадываю по едва заметному движению. Теряюсь в полыхающем гневом взгляде и облизываю пересохшие губы, машинально сжимая бедра. Между ними действительно все горит, внизу живота тянет, и мне кажется, что мое состояние слишком очевидно. Ну зачем, зачем позволила себе так откровенно мечтать, еще и в его присутствии?

– Тебя не учили вести себя в обществе? – мрачно уточняет Лавроненко. – Поверить не могу, что взял на работу по рекомендации моей матери. Она никогда в жизни не допустила бы ничего подобного.

– Да, – виновато киваю я. – Капитолина Сергеевна не стала бы так делать.

– Это извинение? – он приподнимает бровь. – Не особенно ты красноречива. А как же «мне очень жаль» и «я больше так не буду»?

– Не буду, – мотаю я головой. – Не надо было делать это при всех. Я ведь вас в неудобное положение поставила. Потому что ваш секретарь и должна соответствовать своей должности… Но нет, мне не жаль!

Сама не понимаю, как осмелилась сказать последнюю фразу, но это правда. Действительно не жалею, что проучила Денисову. В следующий раз она наверняка подумает, прежде чем болтать что-то подобное, хоть я о том уже не узнаю.

– Вот как? – выражение лица мужчины меняется, но о чем он думает, я понять не могу. Но раз начала, надо продолжать. И снова киваю.

– Я не могла по-другому. Она заслужила. Только не спрашивайте, в чем дело, все равно не скажу. Можете меня увольнять, но я не изменю своего мнения.

– Очень интересно, – хмыкает Лавроненко. – То есть всем, кто заслужил, ты и впредь будешь вываливать на голову обед?

Я вздыхаю, понимая, как ужасно это выглядело со стороны. Но ведь иногда просто нет другого выхода. Такие, как Денисова, не поддаются никаким внушениям. Она беспрепятственно лила грязь и продолжала бы это делать, если бы я ее не остановила. А теперь есть шанс, что такого больше не повторится.

– Я впервые в жизни так поступила, – признаюсь, опуская глаза в пол, потому что смотреть на шефа мне по-прежнему очень стыдно.

– И как? Понравились ощущения? – кажется, или он действительно ухмыляется?

– Нет! – признаюсь, все так же не поднимая глаз. – Совсем не понравилось. Я вообще не люблю ссориться ни с кем. Но если она снова… – замолкаю, потому что не представляю, что сказать дальше. Не могу признаться, даже для того, чтобы остаться на работе. И от того, что сейчас, возможно, вижу любимого человека последний раз, становится так тоскливо, что я с трудом сдерживаю слезы. И еще ниже опускаю голову, пытаясь скрыть свое состояние.

А мужчина внезапно поднимается из-за стола и подходит ко мне. Останавливается рядом и, обхватывая пальцами подбородок, вынуждает меня поднять на него глаза.

– Маш, тебе не приходило в голову, что я способен сам за себя постоять? – его губы трогает легкая улыбка, но в темных глазах отражается совсем не веселье. Что-то другое, волнующее и незнакомое, но название этому я не знаю. – Спасибо, конечно, но отстаивать честь вроде как обязанность мужчины. И давай договоримся, что впредь свою энергию ты будешь направлять в более мирное русло.

С трудом верится, что все разрешается вот так, практически безобидно. Лавроненко не только не увольняет меня, кажется, он высказывает что-то вроде слов поддержки. Это и пугает до дрожи в коленках, и вызывает такой восторг, что я едва не бросаюсь ему на шею. Но вовремя спохватываюсь, осознавая: трудно придумать что-то менее уместное. Поэтому просто сбегаю из кабинета, глупо улыбаясь и давая шефу понять, что согласна со всеми его словами. Согласна быть послушной и мирной, если он готов простить мне эту дикую выходку. И разумеется, я не решаюсь повторить, что в следующий раз Денисовой достанется не меньше, если она только снова раскроет рот. Лавроненко не обязательно об этом знать. Он и так услышал больше, чем нужно.

Возвращаюсь в приемную и пытаюсь работать, но получается, откровенно говоря, плохо. Мысли скачут, как табун одичавших лошадей, не поддающихся никакому управлению. Я кручу в голове события последних дней и не могу поверить, что за такое короткое время случилось сразу столько всего. И как только умудрилась вляпаться одновременно во множество проблем? Ведь никогда раньше не было такого. Сама себя считаю спокойным и неконфликтным человеком, и другие не раз это подчеркивали. Ларка вон вообще завидует тому, какой уравновешенной я бываю.