Дверь слетела с петель и сбила копа на пол, освобождая от сознания. Этим же ударом Шейлу подбросило в воздух. Она не нашла ни единой причины падать. Рванула вдоль стены, не замечая, несут ее конечности или она просто катится по подходящей поверхности. Медведь внутри гремел тарелками. Револьверы бились о пружины. Сквозь дыры в картоне сбегали последние жильцы: патроны и английские булавки, которыми когда-то крепилась к черепу ее шерстяная шевелюра.

В коридоре стало очень темно, точно десяток вооруженных мужчин выпили весь свет. «Шесть», – бесстрастно повел обратный отсчет будильник. У ног Шейлы лежал дробовик. Магия, только что наделявшая куклу крыльями и изворотливостью Мебиуса, покинула ее, вышвырнула, как отслуживший одноразовый стаканчик.

«Этот не подведет», – кивнула Шейла и потянулась за стволом. Когда она выпрямилась, двадцать с лишним пуль зашли на посадку, выбирая, как поточнее отправить ее в грязь.

Память вернула ей события последних минут, швырнула, как подачку, заваривая щель между полушариями моментальным клеем, догоняя правдой перед лицом неминуемой смерти.

Как все случилось на самом деле: Шейла вошла в участок открыто, честная гражданка своей страны, она знала права и искала защиты, переступила через первое тело, которое решило узнать, какого черта дерьмовое чучело лезет в участок в третьем часу ночи. С его пояса Шейла забрала ключи, надеясь, что те подойдут к камерам в подвале. Второго копа она срубила на лестнице, тот пил кофе и глупо задрал голову, подставляя кадык для удара. Третий и четвертый схватились за кобуры, с ними пришлось потанцевать, выкупая то одного, решившего угостить девчонку своим арсеналом из бокса и джиу-джитсу, то второго – он пытался сбить ее на пол торшером. Обоих она оставила гнить в лужах собственной глупости. Четыре комплекта ключей, и ни один не подошел к решетке, преграждавшей путь к камерам. Шейла поднялась на этаж выше. Человек, копавшийся в архиве, умолял не губить, он на практике, бессонница, размолвка с подружкой, желание выслужиться, доказать всему свету, что от него есть толк. У этого тоже не оказалось ключей. Зато обнаружились папки с делами, которые он сгружал к себе в сумку. Стажер рылся в случаях с пропавшими детьми. Шейлу кольнуло. Как-никак своя рубашка. Глаза у стажера блестели, но Шейла устала марать руки. С пальцев густо капало. Она заперла его в шкафу, оставив крест поперек лба, напоминание – пикнешь, мышь, услышу – вернусь и доделаю тебя до экспоната в антропологическом музее. Стажер не спешил под стекло. Сидел тихо. На первом этаже оставались дежурный и оружейка. С дежурного и надо было начинать, но Шейла решила не поднимать шум, картон уже сыпался, рейки, держащие каркас, трескались и сдавались, и уверенности, что она выдержит осаду комнаты за бронированным стеклом, не было.

Шейла рыдала, неуклюжая, равнодушная к пулям, беспомощная перед ударами и рывками. Миг ясности обжег, как укол адреналина в сердце, но его не хватило, чтобы стряхнуть с себя кровавую карусель.

…бьет, раскалывает черепа локтем из металлической воронки, скользом проходит между ног, раскраивает и рвет, заставляя чихать коронным пурпуром, затылок сползает на нос, глаза не нужны, нога – порванный шланг – цепляет чужие ноги, падение, падение, стон, бутылочный глаз мозжит лицо в кашу, руки не забывают, у них – воровская доля, ключ, цепь – в рот, все в рот! – колеса и цепи лезут из дыр, цыганская блескучая отрада, бумага, шарики, скотч бренчат, стучат, смущают, но пальцы на крючках, руки на затворах так строги, пуля находит руку, выжимает из нее связку – ключи врассыпную! – бросить мясо, глупое, хватает, подминает, тащит, ниииииииииииииииииииееееееееееееееееееет!

Шейла расселась на две половины (отсчет мигом перескочил с минуты и полетел частить: шесть-пять-четыре!), хотела подхватить нижнюю часть руками – КЛЮЧ! КЛЮЧ! – но сержант Морган, слепой от крови, залившей глаза, вцепился в нее, точно бульдог, и тянул прочь, подчиняясь безошибочному чутью мясника.

Они слили партию в ноль.

Пока Лайт Филлсон не вогнал бульдозер в стену участка.

Цирк горел.

За несколько миль до развязки Рэндж учуял горький запах дыма и понял, что ждет их лишь пепелище. Тлеющий занавес.

Вторые сутки они шли по дну высохшего озера.

Почва, клетчатая от трещин, скрипела, что путь верный. Следы телег и отпечатки маленьких ног опережали их на день, не более. Но ветер уже начал свою неутомимую работу.

Смерть братьев Мак-Брайт, чужих, силой взявших его жизнь людей, ободрала с души Рэнджа многомесячную коросту. И выяснилось вдруг, что та хранила его все это время, оберегала от ударов и вывихов судьбы. Мак-Брайты заслужили свой ад. Но они потащили его следом. Их драма доделала то, чего не сумели ни бочка, ни монастырь, ни тело-предатель. Рэндж стал как младенец. Беззащитное существо, способное лишь рыдать и пачкать штаны. Пустыня сломала его об колено.

Все это время рок тащил Ньютона на сцену, не спрашивая его желаний. У Бога свои планы. Но сейчас, когда Рэндж больше всего нуждался в роли, без слов, без возможности ударить, вмешаться, просто смотреть и быть рядом с дочерью, судьба выслала его за кулисы.

Небо пахло отчаянием. Уверенностью, что все кончено. Рэндж замедлил шаг и опустился на колени. Сквозь корку песка показался скелет крупной рыбины. «Ты тоже верила, что сумеешь уплыть?»

Макабр заерзал на его спине, просыпаясь.

– Какого черта? – простонал он. Ньютон опустил руки на песок, тело его молчало. Рыба опоздала на представление. Цирк уехал. Никогда еще желание убить Бога не было таким сильным в душе Рэнджа. Слезы душили надежду. Любовь повесилась. Веру сожгли живьем.

Тридцатью милями севернее Рэндж отрубил Макабру руку. Тот пыхтел, так и эдак примеряясь к гниющей ладони, красные пальцы заражения доползли почти до локтя, кожа Макабра ссохлась и пылала, точно внутренний ад приказал чертям-кочегарам наддать жару.

– Придется тебе, приятель, – в глазах Рэнджа отражался карлик, вертящий в левой руке огромный тесак. – Никак не могу с собой это сделать, хоть тресни!

Макабр долго возился с его ногой, приматывая гильотину снизу голени.

– Главное, сруби одним ударом, – повторял Макабр и пытался зубами стянуть узлы. Нож ерзал. Ньютон тонул в равнодушии.

– Так-так-так, – суетился Макабр, и настоящее, горячая сука-жизнь била в нем через край, хлестала надеждой и мечтами. Макабр пошарил среди сухих ветвей, которые они тащили с собой для крохотного костерка, выбрал одну потолще и бросил на плоский камень. Они решили приспособить его под плаху.

– Давай. Попробуй, – Макабр встал в позу и по привычке бывалого конферансье всплеснул обеими руками. Охнул от боли и едва удержался на ногах. С гнилой его клешни во все стороны полетел гной. Он чудовищно вонял. Рэндж смотрел на брызги на своей коже и искал в себе хоть толику отвращения. Желудок души опустел. Старый Рэндж Ньютон был выпотрошен и выскоблен до хруста.