Вот что рассказывает М.В. Имшенецкая, автор статьи о Долгоруком в «Русском биографическом словаре» Половцова: «После первых переговоров с министром иностранных дел французский король велел сказать послам, что он понял, в чем дело, дальнейшие переговоры считает излишними и ответную грамоту пришлет им. Но Долгоруков объявил, что он, посол царский, не примет ответной грамоты иначе, как из рук короля, так как все государи отдают всегда ответную грамоту послам сами. Поведение Долгорукова вызвало сильный гнев Людовика, и он обещал учинить послам великое бесчестье и указал их отпустить назад до французского рубежа. Долгоруков на это заявил, что не только королевский гнев, но и сама смерть не может их принудить взять грамоту у себя на дворе. Отказались послы принять и королевские подарки, хотя им грозили, в случае нежелания взять подарки добровольно, по повелению короля положить их им в возы силою. Долгоруков стоял на своем: “королевский гнев страшен нам по вине”, говорил он: “А без вины вовсе не страшен, должны мы прежде всего взирать на повеление государей своих”. И французы уступили. Послам не удалось склонить Людовика вступить в союз против турок, они добились только обещания короля не мешать союзниками. При отпуске послов снова возникло затруднение: в грамоте царям было пропущено — “Великим Государям”. Послы требовали, чтобы грамота была переписана. Им отказали; тогда послы не взяли грамоты и не хотели брать даров королевских. Мастера церемоний говорили, что королевскому величеству ни от кого таких досадительств не было, как от Долгорукова. В Испании послы встретили почетный прием, и король Испании очень хорошо отзывался о благоразумном поведении Долгорукова».

Из Франции князь привез юному Петру подарок — астролябию и другие геодезические инструменты, но объяснить, как с ней надо обращаться, не мог, из-за чего к царевичу и пригласили в Измайлово Франца Тиммермана. Как позже писал сам Петр: «Тиммерман, увидев, сказал те же слова, что князь говорил о них, и что он употреблять их умеет, к чему я гораздо пристал с охотою учиться геометрии и фортификации».

Вступив на престол, Петр назначил Долгорукова возглавлять Московский судный приказ. Князь участвовал в Азовских походах, в Нарвской битве, где попал в плен вместе с еще девятью русскими генералами, содержался в скверных условиях в Ревеле, потом в Стокгольме. Пленных держали впроголодь, постоянно оскорбляли, с каждым новым успехом русской армии жизнь их становилась все тяжелее. Наконец их повезли для обмена в Финляндию, и по дороге Долгорукому удалось бежать. Вот как он сам описывает свое спасение: «Всемилосердный Бог, предстательством Богоматери, дал нам, узникам, благой случай и бесстрашное дерзновение, что мы могли капитана и солдат, которые нас провожали, пометать в корабли под палубу и ружье их отнять, и, подняв якорь, июня 3 дня, пошли в свой путь и ехали тем морем 120 миль и, не доехав до Стокгольма 10 миль, поворотили на остров Дого. И шкипер, и штырман знали пути до Стокгольма, а от Стокгольма через Балтийское море ничего не знали и никогда там не бывали и карт морских с собою не имели, и то море переехали мы без всякого ведения, управляемые древним бедственно плавающим кормщиком великим отцем Николаем, и на который остров намерились — на самое то место оный кормщик нас управил».

Вернувшись на родину, Я.Ф. Долгорукий тут же получил новое назначение — он становится главой Военного комиссариатства, а в 1712 г. вскоре занял среди сенаторов первое место, в 1719 г. назначен президентом Ревизион-коллегии.

Вот одна из историй о князе-правдорубе, которую пересказывает Татищев в своей «Истории Российской», а за ним Владимир Ключевский в «Курсе русской истории»: «Дело было в 1717 г., когда блеснула надежда на скорое окончание тяжкой войны. Сидя за столом на пиру со многими знатными людьми, Петр разговорился о своем отце, об его делах в Польше, о затруднениях, какие наделал ему патриарх Никон. Мусин-Пушкин принялся выхвалять сына и унижать отца, говоря, что царь Алексей сам мало что делал, а больше Морозов с другими великими министрами; все дело в министрах: каковы министры у государя, таковы и его дела. Государя раздосадовали эти речи; он встал из-за стола и сказал Мусину-Пушкину: “В твоем порицании дел моего отца и в похвале моим больше брани на меня, чем я могу стерпеть”. Потом, подошедши к князю Я.Ф. Долгорукому, не боявшемуся спорить с царем в Сенате, и, став за его стулом, говорил ему: “Вот ты больше всех меня бранишь и так больно досаждаешь мне своими спорами, что я часто едва не теряю терпения; а как рассужу, то и увижу, что ты искренно меня и государство любишь и правду говоришь, за что я внутренне тебе благодарен; а теперь я спрошу тебя, как ты думаешь о делах отца моего и моих, и уверен, что ты нелицемерно скажешь мне правду”. Долгорукий отвечал: “Изволь, государь, присесть, а я подумаю”. Петр сел подле него, а тот по привычке стал разглаживать свои длинные усы. Все на него смотрели и ждали, что он скажет. Помолчав немного, князь говорил так: “На вопрос твой нельзя ответить коротко, потому что у тебя с отцом дела разные: в одном ты больше заслуживаешь хвалы и благодарности, в другом — твой отец.

Три главные дела у царей: первое — внутренняя расправа и правосудие; это ваше главное дело. Для этого у отца твоего было больше досуга, а у тебя еще и времени подумать о том не было, и потому в этом отец твой больше тебя сделал. Но когда ты займешься этим, может быть, и больше отцова сделаешь. Да и пора уж тебе о том подумать. Другое дело — военное. Этим делом отец твой много хвалы заслужил и великую пользу государству принес, устройством регулярных войск тебе путь показал; но после него неразумные люди все его начинания расстроили, так что ты почти все вновь начинал и в лучшее состояние привел. Однако, хоть и много я о том думал, но еще не знаю, кому из вас в этом деле предпочтение отдать: конец войны прямо нам это покажет. Третье дело — устройство флота, внешние союзы, отношения к иностранным государствам. В этом ты гораздо больше пользы государству принес и себе чести заслужил, нежели твой отец, с чем, надеюсь, и сам согласишься. А что говорят, якобы каковы министры у государей, таковы и дела их, так я думаю о том совсем напротив, что умные государи умеют и умных советников выбирать и верность их наблюдать. Потому у мудрого