– Нет, Ренфилд, пока все. Нашими гостями займусь я сам.

– Очень хорошо, сэр. Я тогда велю Кейфу избавиться от герра Грюнвальда.

Палмер проводил взглядом остроносого молодого человека, потом резко повернулся к Панглоссу.

– Вы его назвали Ренфилдом?

– А что? – ответил вампир, расстегивая пряжки на куртке.

– Ренфилд погиб! Я сам это видел.

Панглосс вздохнул, зрачки его дрогнули.

– Мой дорогой мистер Палмер, в этом мире полно ренфилдов! Как полно кнопок или скрепок. Вы же не даете каждой скрепке отдельное имя? Оперативник, которого устранила наша очаровательная миз Блу, был один из моих ренфилдов. Как вы – один из ее ренфилдов.

Палмер почувствовал, как кровь бросилась к лицу.

– Послушайте, вы! Мне не нравится, на что вы намекаете!

Соня подняла руку, призывая к молчанию:

– Перестаньте его дразнить, Панглосс. Вы проиграли. И должны были знать, что такое обязательно случится, когда послали сорвавшегося с цепи ренфилда его вывихивать.

– Я предпочитаю термин «перепрограммировать». Он звучит гораздо современнее, вы со мной согласны?

Соня фыркнула и сложила руки на груди:

– Я не в слова игратьприехала, Herr Doktor.

Панглосс неодобрительно щелкнул языком.

– Годы не приучили вас к этикету, моя дорогая. Вы так же грубо прямолинейны, как и были. Полагаю, что это и значит быть американцем.

Панглосс сбросил измазанную куртку и обнажил безволосую грудь, бледную, как молоко, покрытую сотнями едва заметных шрамов.

Последняя рана, пробившая сердце, уже заполнялась розовой рубцовой тканью. Палмер подумал, что обнаженный торс вампира похож на дорожную карту для слепых. Непроизвольно он потрогал собственную грудь там, где был почти фатальный шрам. Мелькнула мысль, сколько шрамов на теле у Сони, и эту мысль Палмер торопливо отогнал.

Широкими шагами Панглосс подошел к стене и снял с крючка у двери зеленый халат.

– Вы все еще держитесь многих человеческих ценностей. Например, смешной мысли, что время чего-то стоит. Вы слишком нетерпеливы, дорогая моя! Когда же вы поймете, что время – это то, чего у вас всегда в избытке? Да, но я опять забыл, как вы молоды. Вы действительно вундеркинд, дорогая. Но во многих отношениях вы просто отсталый ребенок. Пойдемте перейдем в более комфортабельные помещения.

Выходя из зала, Палмер оглянулся и увидел, что в другую дверь входит огр, Кейф. На его глазах Кейф подобрал отрезанную голову незадачливого герра Грюнвальда, стряхнул с нее фехтовальную маску и ухмыльнулся, показав мерзкие зубы. Потом поднес голову к пасти. Палмер отвернулся, но слух закрыть не мог. Будто кто-то вгрызается в большое хрусткое яблоко.

~~

По краям камина стояли мраморные нимфы, а полку украшала пантера, вырезанная из куска обсидиана. За узорной решеткой пылал огонь, но Палмер его не чувствовал. Может, пресловутая сырость Сан-Францисской бухты до него добралась, хотя вряд ли в этом дело.

Панглосс стоял у венецианского окна спиной к гостям. Густой туман закрывал то немногое, что можно было бы рассмотреть в два часа ночи. Серые клубы напомнили Палмеру табачных демонов, и потому он снова перевел взгляд на камин.

– Вы сказали, что знаете, где Морган.

Панглосс обернулся через плечо:

– Знаю.

– И?..

– Я бы хотел поговорить с вами наедине. Не выйти ли нам в патио? – Панглосс показал на раскрывающуюся дверь, ведущую в сад на крыше.

Соня поглядела на Палмера, потом кивнула в знак согласия и вышла за старшим вампиром на застеленную туманом террасу. Морской воздух щекотал ноздри, напоминая запахом кровь. Голос Другой кружился в голове, упрекая Соню за то, что она давно уже поддерживает себя только плазмой из бутылок. Она пыталась не слышать этого голоса; не время и не место сейчас отвлекаться на бурчание Другой. Панглосс очень опасен. Десять с лишним лет назад Соня убедилась в этом на собственной шкуре.

Панглосс стоял, сцепив руки за спиной, глядя на уходящую в туман стену.

– Вы изменились, дорогая. Повзрослели. Я помню, как впервые вас увидел. Вы уже не так злы, как были когда-то.

– Me used to be angry young man, me hidin' me head in the sand.

– Простите?

– Скажем так: я с момента нашей прошлой встречи научилась жить в системе. Научилась... собираться. Ладно, хватит пустой болтовни, Панглосс. Давайте о Моргане.

Панглосс повернулся к ней лицом, и на миг Соня увидела распеленатую мумию с красными углями в глубине пустых орбит. Запустив руку в объемистый карман халата, вампир достал мундштук слоновой кости, держа его двумя высохшими пальцами. Когда Соня впервые увидела истинное обличье Панглосса, она чуть не завопила. Но теперь, через пятнадцать лет, в этой иссушенной мумии она ничего особенного не находила.

– Ах да, о Моргане. Всегда все возвращается к Моргану, не правда ли? – В голосе Панглосса звучала грусть. – Он – моя величайшая ошибка. Как и вы – его. Правда, в моем случае я создавал его, точно зная, что я делаю. По крайней мере думая, что знаю. – Панглосс нахмурился, и снова его лицо стало лицом красивого мужчины лет под сорок. – Таким существам, как вы или я, бывает одиноко. Я уверен, что вы это уже обнаружили. Союзы с людьми обречены быть короткими по самой своей природе. И кстати, я поздравляю вас, что вы сделали Палмера своим ренфилдом. Он куда большего стоит, чем тот кусок мусора, что вы подобрали в Лондоне. Скажите, он до сих пор воображает себя господином собственной воли?

– Не ваше собачье дело!

Панглосс сокрушенно воздел руки:

– Дорогая, вы совершенно правы! Это было с моей стороны грубо. Так на чем я остановился? Ах да. Когда я был моложе – моложе, чем сейчас, – я тосковал по спутнику. В те времена я воображал себя очень древним – мне было семьсот или восемьсот лет, значит, это был одиннадцатый век или двенадцатый. Мне было тогда столько лет, сколько сейчас Моргану, если это что-нибудь значит.

Я скучал и хотел иметь спутника, равного себе. Поскольку мне приходилось вербовать почти сплошь среди рабов и крестьян, то исходный материал был далеко не лучшего качества. Почти все мои отпрыски не годились ни для какой умственной работы, кроме отыскания себе еды. И тут я встретил Моргана.

В это время я работал для церкви оскопителем. Хормейстеры присылали мне своих лучших сопрано, чтобы я превратил их в кастратов. Все знали, что у меня очень низкая смертность – по меркам тех времен, по крайней мере. Это было отличное прикрытие, позволяющее мне наслаждаться византийской ревностью и враждой, которые возникают там, где подавляется сексуальность человека. Я отлично прожил двадцать лет за счет Ватикана. Появление Моргана все изменило.

Ему тогда было только двенадцать лет, но я понял: это тот, кого я искал. Он был пятым сыном дворянина, и его заставили пойти по церковной линии. Сначала готовили в священники, но поразительный голос привлек внимание хормейстера. Я же, вместо того чтобы кастрировать мальчика, взял его с собой, когда расстался с тем именем, под которым жил.