в 1952 году, Райх говорит, что Фрейд не стал развивать теорию либидо в начале 1920-х из-за страха перед окружающим миром, что жизнь изгоя изматывала его и что последователи вынудили его отказаться от радикальных идей. Он рискнул поплыть против течения и теперь оказался во власти одиночества и страха – отшельник с двумя-тремя друзьями, которым он мог доверять, всегда вежливый, не дающий волю эмоциям, с вечно зажатой в зубах сигарой.

В своем интервью Райх рисует неоднозначный портрет Фрейда. С одной стороны, это вольнодумец, экспериментатор-исследователь сексуальной фантазии, выдержавший годы насмешек и неодобрения, терпеливо сплетая свои колоссальные идеи, которые навсегда изменили наше восприятие самих себя. В то же время он был добропорядочным профессором, буржуа и семьянином, скованным закостенелыми представлениями о том, что считается цивилизованным поведением. Райх подозревал, что брак Фрейда был несчастливым и он принял жизнь скудости и лишений. «Фрейд потерял надежду. В зрелом возрасте ему пришлось отказаться от личных желаний, от удовольствия»[74].

Райх верил, что именно смирение и отчаяние стали причиной растущего консерватизма Фрейда и смены тона его работ – а еще причиной его рака, который у него обнаружили, замечает он мрачно, как раз во время их конфликта. Читая это интервью (Райх счел его настолько важным, что издал отдельно в виде книги «Райх говорит о Фрейде»), становится очевидно, что боль от их разрыва не утихла с годами. Райх возвращается к нему снова и снова, прерываясь на половине предложения. Спустя десятилетия он всё еще верил, что остался верен своему наставнику, а Фрейд предал сам себя, испугавшись последствий настоящей сексуальной свободы.

Бедный Райх. Над ним легко насмехаться, над этим фанатиком оргазмов, как легко шутить над сексом и принижать его значение. Я вспоминала о Райхе, пока смотрела сериал «Неортодоксальная» – телевизионную драму о девятнадцатилетней девушке из ультраортодоксальной еврейской общины в Уильямсбурге, штат Нью-Йорк. Когда мы впервые видим героиню, Эсти Шапиро, она совершенно скованна физически. Голова опущена, спина сгорблена, дерганая походка, как у марионетки. Ей положено вступать в половой контакт со своим мужем в строго отведенные часы – никакой прелюдии, никаких поцелуев, лишь проникновение – и родить ребенка через девять месяцев после свадьбы. Она настолько не осведомлена о собственном теле, что известие о наличии вагины вызывает у нее шок; ее заставляют проходить обряды очищения, прежде чем муж сможет прикоснуться к ней, – неудивительно, что она страдает от вагинизма, ее тело буквально сопротивляется вторжению. После мучительного года в браке она сбегает в Берлин – исторически как нельзя более подходящий для этого город, где впервые вступает в сексуальную связь по желанию, а не по долгу. Освобожденное от немыслимых ограничений, ее тело постепенно раскрывается, становится легким и текучим. Это то освобождение, за которое бился Райх, та жизнь, которой он хотел для людей, а не просто эякуляции ради эякуляции.

* * *

Эта идея Райха, которую Фрейд называл Steckenpferd, «лошадка на палке», может, и не имела бы для их отношений таких серьезных последствий, если бы не совпала с растущим убеждением Райха в необходимости общественных перемен. Он работал в Амбулатории, бесплатной психоаналитической клинике в Вене, с момента ее основания в 1922 году. В бесплатных клиниках (первая открылась в Берлине в 1920 году) пациенты сильно отличались от богатых неврастеников – клиентов частных практик, поэтому у молодых психоаналитиков второй волны, или Kinder, среди которых Райх был заметной фигурой, рождались радикальные идеи.

После долгой борьбы за помещение Амбулатория наконец обосновалась на въезде для скорой помощи в кардиологическом отделении Центрального госпиталя на Пеликангассе и, как описывает историк Элизабет Энн Данто, напоминала «сторожку у богатого особняка»[75]. Каждый день после полудня четыре гаража карет скорой помощи превращались в кабинеты для консультаций, металлические кушетки выполняли роль диванов, а аналитик сидел на деревянной табуретке. Несмотря на невзрачную обстановку, по которой можно судить, насколько высоко в то время венское здравоохранение ставило психоанализ, через кабинеты Амбулатории проходило огромное число пациентов. Райх, который на момент открытия клиники только что закончил двухгодичную аспирантуру по нейропсихиатрии, был назначен клиническим ассистентом директора, а через два года дослужился до заместителя главного врача.

Среди его пациентов были труженики промышленности, фермеры, домохозяйки, безработные, и их истории обнаруживали прискорбную несостоятельность модели психоанализа. Их проблемы коренились не в Эдиповом конфликте или увиденной первичной сцене. Они страдали от нищеты, тесноты, тяжелой работы, переутомления, пьянства, домашнего насилия, проституции, инцеста, изнасилований, подростковых беременностей, незаконных абортов и венерических заболеваний. Иными словами, каждый человек находился под влиянием социальных и экономических факторов, не входивших в компетенцию психоанализа.

Райх же стремился к устранению причины. «Отныне моим главным вопросом было: откуда берется это несчастье? Пока Фрейд разрабатывал свою теорию об инстинкте смерти, по которой „несчастье рождается внутри“, я пошел в мир, пошел туда, где живут люди»[76]. В 1927 году он прочитал «Капитал» с чувством такого же восхищенного узнавания, с каким однажды читал Фрейда. Его поразило, как Маркс описывает капитализм: жестокая система, которая превращает людей в товар, в объекты стихийно изменчивой ценности. Мысль об инертных телах, отчужденных от своих нужд и желаний, была созвучна тому, что он видел в своих пациентах, в их одеревеневших телах у себя на диване. Он уже имел точку зрения, что брак оказывает пагубное влияние на половую жизнью людей (его собственный брак носил исключительно открытый характер), и был рад обнаружить, что Маркс тоже считал необходимым в рамках социальных перемен устранить институт нуклеарной семьи. Меньше чем через год Райх вступил в коммунистическую партию.

И психоанализ, и коммунизм несут в себе огромный потенциал для понимания человеческого несчастья и расширения свободы, думал Райх, но оба имеют значительные слепые пятна. Проблема психотерапии заключалась в том, что пациента пытались лечить так, будто его боль происходит в вакууме, без участия общества, в котором он существует, или политики, которая определяет его жизнь. Что касается марксизма, то он не учитывает важность эмоционального опыта, не в последнюю очередь вызванного стыдом и подавлением влечения, особенно среди женщин.

Терапии было недостаточно. Политики было недостаточно. Только секс обладал достаточной мощью, чтобы перестроить общество. Райх начал свою донкихотскую кампанию в 1928 году: в фургоне, оборудованном под «бюджетную секс-клинику», он разъезжал по окрестностям Вены в компании женщины-врача, которая вводила механические противозачаточные средства и организовывала незаконные аборты для отчаявшихся женщин. Он ходил от двери к двери, раздавая презервативы и коммунистические памфлеты, словно проповедник от эротики. На следующий год с неохотного благословения Фрейда он открыл шесть клиник в бедных районах Вены, где предлагал рабочему классу психотерапию наряду с бесплатным половым просвещением и консультацией по вопросам контрацепции и абортов. «В наших центрах консультаций новым было то, – говорил Райх, – что мы рассматривали комплексно проблемы неврозов,