— Мое имя — Тадеуш Дрейер, — сказал он, с грохотом опустив на мой стол звенящую копилку и выложив связку окровавленных паспортов, в чем я наконец усмотрел его смиренное подчинение законам позора, моим законам.

Помню, что у меня возникло желание обнять его, как если бы только мне было доверено поприветствовать его вступление в этот мир. Но он на несколько секунд замер над телом своего товарища, как будто бы ждал, когда душа последнего окончательно покинет помещение, с тем чтобы полностью и окончательно вступить в права пользования его именем. Снаружи казаки вражеской кавалерии шумели уже на мосту через Дунай, нагнетая вокруг нас потрескивающий воздух смерти и бегства, который уже сгущался над крышами Караншебеша. На мгновение, обманутый меланхолическим жестом вновь испеченного Тадеуша Дрейера, я побоялся, что его пламенная ложь была связана не с отречением и покорностью, а мотивирована чем-то другим, отличным от того, что я хотел в ней увидеть. Тем не менее я утешил себя мыслью, что, как бы то ни было, обман, только что совершенный юношей, должен был побратать нас навечно. После всего, что произошло, имя, которое он только что присвоил, вероятно, прошло не через одни руки и не принадлежало уже никому, а бродило в ночи времен, слившись с призрачной массой, которой я намеревался придать форму, хотя на это мне и пришлось бы потратить всю жизнь.

В декабре 1918 года Вена встретила нас спектаклем поражения. Казалось, что не только закончилась война, а целый свет прекратил свое существование за время нашего отсутствия. На фронте мы привыкли считать каждый день последним днем мира, поэтому возвращение домой поразило нас неясным ощущением, что мы впали в бред агонизирующего солдата. Каждое лицо, каждый объект двигался здесь как частичка амортизированного механизма, как если бы победители подарили нам игрушечный моторчик для того, чтобы привести в движение железный лом империи. Колонны Шенбрунна по-прежнему поддерживали огромный дворец, в коридорах которого царили шубы и униформы, лишенные тел их обладателей; штандарты служили только для того, чтобы удалять пыль с разграбленных этажерок. У стен дворца неспешно двигалась призрачная толпа, с горечью смотревшая на опустошенные парки, закрытые кафе или на собственное отражение в витринах магазина, где были выставлены обнаженные манекены и шляпы, которые уже никто никогда не будет носить. Время в городе тянулось столь бессмысленно, будто оно перестало существовать вообще.

В течение нескольких недель мы объехали проспекты города на колымаге, которую по моему настоянию Дрейер конфисковал у одной польской семьи, на свою беду встретившейся на нашем пути. Он сделал это с большой неохотой, с сожалением человека, выгоняющего больную собаку, которая была его спутником с самого детства. Тем не менее теперь он, казалось, был готов со всей полнотой воспользоваться последствиями своего поступка. Как только мы вернулись в Австрию, Дрейер стал подчиняться мне с покорностью человека, у которого нет другой цели, кроме как выжить, других идеалов, кроме как иметь власть. Он полностью лишился даже самого элементарного представления о шатких границах, разделяющих добро и зло. Хмурый, но удовлетворенный, Дрейер позволил мне вести нас по опасным дорогам беспорядка, полного проституток, пьяных солдат, торговцев смертью и толп, изголодавшихся не по миру, а по тем зловещим идеалам, которые снова должны были привести нас к войне. Даже я был в то время поражен его способностью менять маски обмана. Казалось, он поставил перед собой цель продемонстрировать самому себе развернутый спектр собственной ничтожности, всевозможных ошибочных поступков и сумел достичь этой цели столь полно, что почти освободился от чистосердечия и наивности, которые характеризовали его до кражи имени Тадеуша Дрейера.

Постепенно в течение лет кровопролития, революций, гнета и притеснения, захлестнувших Австрию после Первой мировой войны, Дрейер усовершенствовался в умении преодолевать любое препятствие, которое могло бы представлять угрозу нашему выживанию. И в конце концов у него полностью атрофировалась память о той личности, какой он был в молодости, а остались лишь воспоминания человека, выполняющего грязную работу, чтобы возвыситься над другими любой ценой. Двойственный, нарушающий законы нравственности персонаж обрел форму в самом центре его существа и начал принимать активное участие во всех эпизодах нашей жизни, причем его не могло удовлетворить никакое достигнутое величие.

Потребовалось немного времени, чтобы мое свидетельство о поступке Тадеуша Дрейера на фронте, дополненное несколькими умело размещенными монетами, превратило моего товарища в героя войны в стране, жаждавшей героев и опустошенной следовавшими одна за другой революциями. Фальшивый исторический очерк о его военных подвигах, в котором неудавшееся спасение друга детства было, несомненно, наиболее красноречиво описанным поступком, вскоре принес Дрейеру Железный крест. Эта же публикация превратила его в одного из тех ветеранов, которые прохаживались по улицам Вены или Берлина и создавали вокруг себя атмосферу ужаса и уважения, востребованную к 1932 году Австрийской национал-социалистической партией для своего возвышения над остальными представителями немецкой нации. В это время Дрейер сумел с таким совершенством продемонстрировать способности к мимикрии, которая превратилась уже в эпидемию, что предстал перед миром в образе твердого в своих убеждениях человека, способного повести за собой народные массы и принести себя в жертву во имя идеалов партии и самого Гитлера. Молодых австрийцев и немцев привлекал декадентский блеск оргий, которые устраивал Дрейер, его зажигательные статьи в «Штюрмере» и его обещания великолепного коллективного будущего с фюрером. Дрейер казался таким типичным воплощением пангерманского духа, что сами партийные деятели не замедлили оценить его мастерство в моделировании самых упрямых душ и лиц для их растворения в марширующей со знаменами аморфной толпе, при помощи которой они стремились создать новый облик милитаристским идеалам Австрии и Германии. Через несколько дней после того, как Гитлер возвел его в ранг канцлера рейха, Дрейер изложил маршалу Герману Герингу проект, который представлял собой краткое изложение собственного жизненного пути автора проекта. Дрейер не был настолько многословен, чтобы посвятить меня во все детали этой встречи и рассказать о точных механизмах осуществления задуманного, но цель его миссии вскоре обрела, в общих чертах, ясность. Короче говоря, Дрейер предложил Герингу поддержать его идею о подготовке небольшого подразделения двойников, которым предстояло заменять иерархов партии во время публичных мероприятий, представлявших большую опасность. Сам по себе проект был достаточно авантюрным, и кажется даже правдоподобным, что сам Геринг, воспринявший его с особым энтузиазмом, но потребовавший соблюдения чрезвычайной секретности, вынашивал с тех пор идею о возможности использования двойников не только для простого обеспечения безопасности своих коллег в вышестоящем руководстве. Как бы там ни было, начиная с этого дня Дрейер занялся этим делом, не тратя времени и сил на размышления об эксцентричности собственного положения. Он начал поиск по всем уголкам империи серых и несознательных людей, взрослых наполовину облысевших солдат, невнимательных подростков, беспокойных игроков в шахматы, которых в последующем брался преобразовать в подлинных крепостных власти, не только подгоняя их физический облик под живые модели нацистской партии, но и стирая в них воспоминания о прошлой жизни, чтобы затем заполнить образовавшиеся пустоты содержимым, угодным своим вышестоящим шефам. При этом я не уверен, что Дрейер был сильно озабочен тем, чтобы направить все усилия на создание армии двойников, которые стали бы на самом деле сторонниками нацизма, потому что его мало волновали интересы правящей партии. Он искал лишь возможности приблизиться в дальнейшем к тем, кто держал в руках нити власти, независимо от их идеалов и мотиваций. В конце концов, само его существование стало частью движущегося механизма, из которого он уже не имел возможности выбраться. Истинная миссия Дрейера состояла в том, чтобы поддерживать свое существование, плывя по течению. Лишь только время, воплотившееся в фигуру молодого мрачного офицера СС Адольфа Эйхмана, помогло ему раз и навсегда познать способ освобождения от неуправляемого течения собственной судьбы.