Он не договорил, потому что над зданием школы действительно взлетел фейерверк. Порыв ветра пригнул кусты. В очередной яркой вспышке они увидели, как на крыльце появилась высокая черная фигура. В следующую секунду через двор метнулась черная кошка.

– А-а-а! – завопил Мишкин, отпрыгивая в сторону. – Это она! Черная кошка!

Он первым помчался к забору, за ним побежал Борис. Соня еще какое-то время размышляла, продолжая разминать руки. Но когда около ее ног зашуршала листва и из нее начало подниматься что-то черное, побежала и она.

Через минуту все были за пределами школы.

– Кто это был? – еле переводя дух, спросил Борька.

– Мне показалось… – Колька оглядывался кругом, боясь снова увидеть темную фигуру с зелеными глазами. – Нет, это точно была она – Маргарита!

– Кто? – Вид у Морковкиной был воинственный.

– Маргарита Ларионовна, наша географичка!

– Так что же мы побежали? – разочарованно произнесла Сонька. – Врезать ей пару раз – и вся география. Теперь от нас Емельяныч сбежит.

Мишкин ничего не стал на это отвечать. Он глянул в сторону школы и обомлел. Маргарита Ларионовна стояла, прижавшись к забору, и тянула к нему свою руку. Длинную, черную, когтистую. Она вытянулась, наверное, уже метра на три и останавливаться не собиралась.

– Иди сюда! – шепнул ему воздух. – Ближе! Подойди ко мне поближе!

Как загипнотизированный, Колька сделал шаг, споткнулся и полетел носом в землю.

Когда его подняли, никакой Маргариты у забора уже не было. Только ботинки виновато топтались в жухлой листве. При этом левый выглядел совсем потрепанным – именно об него Мишкин споткнулся.

– Ты чего падаешь? – спросила Сонька, с подозрением оглядывая приятеля. – Совсем ноги не держат?

– Вы видели? – шепотом спросил Коля, затравленно озираясь по сторонам. – Там стояла… – Дрожащей рукой он показал на пустоту за забором.

– Не было там никого, – успокоил его Борис.

– Так, – скомандовала Сонька. – Отбой! Все идут по домам. На сегодня впечатлений хватит! Сам дойдешь или тебя проводить? – она сурово глянула в бледное лицо Мишкина.

– Еще чего, – как можно беззаботнее произнес Колька – не хватало, чтобы его женщины провожали. Он и сам дойдет! В сопровождении ботинок…

– Ну-ну, – хмыкнула девушка, уходя в темноту. – Кстати, Колясик, – раздалось через секунду откуда-то с другой стороны, – я завтра за тобой зайду. Так что будь готов. В школу вместе пойдем.

– Чего? – попробовал возмутиться Мишкин.

Но высказывать свои претензии было уже некому – Сонькины шаги замерли в отдалении.

– Ага, придет она! – Без Морковкиной Мишкин чувствовал себя гораздо уверенней. – Если я сплю, меня и пушкой не разбудишь! А я буду спать!

– Ладно, я тоже пойду, – неуверенно произнес Борька. – Ты… это… держись. Если что, звони. А так – на тренировке встретимся. Все же будет хорошо?

– Конечно, – бодро ответил Коля, хлопая приятеля по плечу.

Но как только Веселкин исчез за поворотом, бодрость его улетучилась.

«Один день, – подумал он, глядя на притихшую школу. – Всего один… А потом?»

Левый ботинок наступил ему на ногу, давая понять, что пора бы уже сдвинуться с места. Шнурки в нем грустно обвисли и намокли. Луна спряталась за высокие деревья. От всего этого Коле стало тоскливо. Так тоскливо, как не было еще до этого никогда.

Дома он, не раздеваясь, повалился на кровать. Но сквозь дрему еще долго слышал, как возились, устраиваясь на ночь, ботинки, как они зло шипели, наступая друг на друга. Во сне он тоже слышал чью-то ругань, за стенкой громко пели. На подоконнике сидели Муза Ивановна с Ольгой Ароновной и спорили, кому что достанется после Колькиной смерти.

– Я бы взяла ноги и голову, – мечтательно тянула Муза Ивановна. – Из косточек мозги бы повысасывала, хрящичками похрустела. У двоечников они особенно вкусные.

– А я больше люблю руки и ребрышки, – пришепетывая торчащим изо рта зубом, бормотала Ольга Ароновна. – Там косточек много. Их обглодать, на печку кинуть – и валяться, валяться. О, это блаженство. Тем более на костях такого бестолкового ученика, как Мишкин.

Колька уже собирался встать и сказать, что никакой он не двоечник, что, если надо, он по любому предмету может пятерку получить. Даже по математике. А если очень понадобится, то и в четверти пятерку. А если очень-очень станет необходимо – то и в году. Он вообще все может! Но голова от подушки не отрывалась, глаза не открывались, поэтому ему приходилось выслушивать всякие поклепы и наговоры.

– А мне бы кровушки, кровушки, – на одной ноте тянула Эльвира Богдасаровна, устроившаяся на полу. – Горяченькой, красненькой… – При этом ногти на ее руках росли все больше и больше. – Кто долго спит и мало занимается, у того кровь густая, сладкая… Кровушки-и-и-и.

Под конец стали слышны только ее завывания. Она все тянула и тянула свое «и» на одной ноте, долго, противно, назойливо, как комар, зудящий над ухом.

Колька махнул рукой, пытаясь спугнуть вредное насекомое, но оно загудело с другой стороны. К этому звуку прибавилось хриплое подвывание. Мишкин заворочался, прогоняя противный сон, накрыл голову подушкой, но это помогло слабо. Неприятные звуки настойчиво лезли в уши. Теперь они раздавались из-под кровати, где ночью выясняли отношения ботинки. Сейчас они бегали вдоль стенки, с противным хлюпаньем отрывая подошвы от пола.

– Да угомонитесь вы! – не выдержал Колька, бросая в их сторону подушку.

Звук собственного голоса разбудил его. В расшторенные окна глядел хмурый рассвет. В кресле в жестяной консервной крышке дымилась не затушенная сигарета. Пол был усеян окурками. Подоконник исполосован длинными неглубокими ложбинками, под ним валялся сброшенный и бесцеремонно растоптанный горшок с остатками какого-то комнатного цветка, которого у Коли раньше не было.

Под кроватью все было тихо. Противное подвывание раздавалось из глубины квартиры.

Мишкин помотал головой, прогоняя остатки сна. Звук остался.

– Чего это? – испуганно пробормотал он, поднимая подушку, прижимая ее к себе и выходя за порог.

В комнате родителей было тихо, значит, они уже ушли на работу. В ванной лилась вода, и кто-то протяжно выл.

– Папа, – негромко позвал Мишкин, ухом прислоняясь к двери. Выть прекратили, но вода полилась с удвоенной силой, да к тому же потянуло табачным дымом.

Колька отпрянул.

В ванной был чужой. Он хорошо знал папин голос, к тому же отец у него два года как не курил. А значит, это был не он.

Все еще прижимая к себе подушку, Мишкин прошлепал босыми ногами на кухню. Здесь как всегда на тарелке его ждали бутерброды, чай и мамина записка. Сегодня в ней было написано: «Веди себя хорошо. Допоздна не гуляй. Мы с папой идем в театр, останемся ночевать у тети Клавы. Делай уроки и вовремя ложись спать. Целуем. Мама и папа».