Бои в течение шести месяцев велись в одном и том же районе, около Демянска, где войскам Северо-Западного фронта удалось впервые за войну замкнуть кольцо окружения вокруг шести немецких дивизий. Однако удержать окружение и разгромить немцев не получилось. К маю 1942 года окружение было снято, и войска Северо-Западного фронта предпринимали все новые и новые попытки снова замкнуть кольцо, перемежавшиеся контратаками немцев.

Бои сменялись передышками, и в эти недели затишья девушки по-настоящему занимались снайперской работой, «охотились», уходя вдвоем далеко к передовой. Летом, в один из таких периодов, Наташа писала маме, что живут они в шалаше под вывеской «Дача № 13», среди березок, как в доме отдыха, и вокруг сколько угодно ягод и грибов[175].

Нина Араловец получила последнее письмо от дочери 13 августа. Наташа писала: «Мы совершили большой переход, примерно 115 километров, и теперь наступаем в другом месте и с другой армией. Место здесь очень болотистое, грязь везде по колено». И, отвечая матери, которой неудобно было получать от Наташи деньги: «Раз у вас есть чего покупать, да еще такие вкусные вещи, то пусть лучше будут у тебя деньги, а не у меня, мне они понадобятся только после войны: платьице хорошее купить!»[176]

Ковшова и Поливанова погибли 14 августа около деревни Сутоки. Что произошло, так точно и не известно. Девушки и снайпер Новиков поддерживали группу автоматчиков, отражавшую контратаки немцев. В какой-то момент они, все трое раненые, остались одни: то ли автоматчики отошли, а они не успели, то ли автоматчиков перебили. Новиков был ранен в живот, и немцы приняли его за мертвого. Ночью он дополз до своих, и от него узнали, что, когда к ним приблизились немцы, девушки подорвали себя и нескольких врагов гранатой. Родным сообщила об этом в письме подруга девушек, медсестра Соня Найденова[177].

Товарищи Наташи и Маши по снайперской «охоте» Зиба Ганиева и Нина Соловей выбыли из строя еще до их гибели. Тяжело раненную Зибу вынесли из боя трое товарищей. Выйдя из госпиталя инвалидом и понимая, что в театральное училище ей идти уже нельзя, Зиба стала ученым-филологом, защитила диссертацию. И как-то раз все-таки сыграла в кино![178]

Нина Соловей, оправившись после тяжелого ранения, заявила о своей готовности вернуться на фронт и была направлена в Подольск, в Центральную женскую школу снайперской подготовки. По приезде изложили задачу: готовить к фронту, знакомому ей не понаслышке, очередной выпуск девушек-снайперов и потом отправиться на фронт с ними, их командиром.

В середине марта 1944 года настал день, когда второй выпуск был готов к отправке на фронт. Напутственные речи перед ефрейторами, которые, подтянутые, в парадной форме, стояли теперь в идеальном строю как настоящие солдаты, произнесли несколько высоких чинов из начальства. Кроме них говорила Никифорова — как всегда, душевно и так, что слова ее запоминались надолго.

Через пару дней после прощального митинга роту Ани Мулатовой построили с полной боевой выкладкой: новыми снайперскими винтовками за спиной, вещмешками, саперными лопатками и патронташем на ремне. Противогазы выдали позже, на фронте, но их быстро выбросили, заняв удобные противогазные сумки всякими полезными вещами. (Среди солдат ходила шутка: «Из чего состоит противогаз?» — спрашивает старшина. Отвечают: «Из пачки табака или махорки, куска хлеба, запасных портянок…»)[179]

Пешим строем они прошли до станции мимо серых деревянных изб, в каких жили тогда почти все подольчане. На полустанке их погрузили в эшелон с соблюдением маскировки, в полной темноте. Сопровождающий — офицер из снайперской школы — передал пакет коменданту эшелона. Девушек быстро загрузили в теплушку, и вскоре тронулись. Они затопили железную печку чурочками, которые кто-то заготовил в вагоне, согрелись и уснули на нарах[180].

Ехали несколько суток, и кормили в поезде обычной армейской едой — пора привыкать! — пшенкой и сухарями. Кое-кто, однако, делился с подругами очень дефицитными продуктами — американской колбасой, тушенкой и твердым печеньем: за отличное окончание школы они получили особые пайки с американскими продуктами, которые начали поступать по ленд-лизу. Клава Пантелеева «американский подарок» разделила пополам со своей парой Марусей Чигвинцевой. Будь Клава коммунисткой, ее наградили бы и именной винтовкой, но Клава и «подарку» была очень рада — признанию заслуг, да и деликатесам, конечно, тоже[181].

Эта девушка невысокого роста, с милым и серьезным круглым лицом, с красивыми серыми глазами, пошла в армию добровольно, как только ей исполнилось семнадцать. Она прошла Всевобуч на респираторном заводе в Орехове-Зуеве — работала с пятнадцати лет, чтобы получать рабочие карточки, 700 граммов хлеба.

В заводском комитете комсомола ей и другим девушкам объявили про снайперскую школу в Подольске, которая тогда проводила второй набор, и спросили, не хотят ли пойти добровольцами. Многие захотели, в том числе и Клава. В школу согласились направить, когда она сказала, что скоро уже ей исполнится восемнадцать.

Когда Клава уходила, мамы не было дома: как все женщины вокруг, она ходила в деревню менять одежду на хлеб. Отец понимал, что не может помешать Клаве, самой последней из 11 детей в их рабочей семье, в семнадцать лет идти на войну. В качестве напутствия он сказал ей только: «Клава, я тебя прошу, не научись там курить!» Потом уж Клава поняла, что говорил он не только о курении: в те времена считалось страшным позором до свадьбы потерять девичью честь.

А мама через некоторое время приехала навестить Клаву в снайперской школе. Самым ценным ее подарком дочери стала переписанная от руки молитва «Живые помощи»[182]. Эта молитва (псалом 90-й), как считалось, обладала мощной защитной силой. Отец Клавы был старый коммунист — вступил в партию еще во время службы в царской армии в 1914 году, но мать осталась глубоко верующей и всех своих детей крестила. Верила в Бога и комсомолка Клава и ничего страшного в этом не видела. Так уж ее растили: отец — с верой в коммунизм, мама — с верой в Христа, и в Клавином сердце эти две веры прекрасно уживались. Всю войну Клава носила листочек с молитвой в нагрудном кармане и считала, что по крайней мере в трех опаснейших ситуациях «Живые помощи» спасли ей жизнь. Такие переписанные от руки матерями молитвы или маленькие иконки носили на войне в нагрудных карманах многие коммунисты и комсомольцы: после двадцати пяти лет коммунизма православная вера и связанные с ней традиции все еще жили.