— Нельзя оставлять Каро здесь, — сказал Альберт.

— Ласками ему тоже не поможешь, — возразил Ханс Йорген.

— Может, отнесем его к Исагеру?

— К Исагеру? Ты спятил? Он убьет нас.

— Что же делать?

Ханс Йорген отпустил ладонь Альберта и развел руками. Затем принялся расхаживать по берегу.

— Помогите мне найти большой камень, — попросил он.

Никто не шевельнулся. Андерс все плакал. Каро совсем затих, как будто слова Ханса Йоргена заставили его задуматься.

— Послушайте, — сказал Альберт. — Каро больше не скулит. Может, ему лучше.

— Каро не станет лучше, — мрачно произнес Ханс Йорген, и мы поняли, что другого пути нет.

— Можете уйти, если хотите, — сказал Ханс Йорген.

Он нашел камень и держал его обеими руками.

Нам хотелось уйти, но мы не могли. Мы не могли оставить Ханса Йоргена. Как будто, поступив так, каждый из нас остался бы один на один с Исагером.

Ханс Йорген встал на колени перед Каро. Пес смотрел на него с надеждой, как будто ждал, что с ним будут играть.

— Переверните его на бок, — велел Ханс Йорген.

Нильс Петер подхватил пса под лысое розовое брюхо и перевернул на бок. Каро закричал. Он не скулил. Он не пищал. Он кричал. Мы просто голову потеряли и тоже закричали, потому что нам было обидно за то, что он так глуп и ничего в этой жизни не понимает.

Карабкаясь по склону, каждый из нас держал в руке камень. Зачем? Мы не знали. Шли домой. Молча, зажав в руках камни.

Навстречу нам, задыхаясь, спешил Лоренс. Он сдался еще на первом холме.

— Что случилось? — спросил он своим обычным льстивым тоном. И тут заметил мрачное выражение наших лиц. — Где Каро?

— Заткнись, жирная свинья.

Нильс Петер подошел к Лоренсу и ударил его в живот. Толстяк сел посреди дороги с умоляющим выражением на лице. Это его выражение мы все ненавидели. Что бы с Лоренсом ни вытворяли, он со всем мирился.

Позже нам попались двое хуторских из Митмаркена — местности, что к западу от города. От них несло навозом, и мы сразу же на них накинулись. Забросали их камнями, и они с воем помчались к своим коровникам. Нам было безразлично, что они расскажут дома.

Настроение не улучшилось. Было такое чувство, что Исагер снова победил.

Наша ненависть к нему продолжала расти.

На следующий день мы пришли в школу, уверенные, что Исагер пропустит нас через обычную процедуру с плеткой. Очки учителя были плотно прижаты к переносице. Он вышагивал по классу пружинящей бодрой походкой, которой мы научились бояться. А плетка, похоже, жила своей собственной жизнью. Мы чувствовали, как она крутится-вертится в его руке, готовая вцепиться в первую попавшуюся жертву, и заранее пригнулись.

Сейчас начнется.

Каро не вернулся домой. Там, наверное, поднялся переполох, и, что бы там Исагер ни думал по поводу нашей причастности или непричастности к исчезновению собаки, нам все равно достанется, как бывало всякий раз, когда у учителя случались неприятности.

Исагер расхаживал взад и вперед, бормоча привычное «оболтусы, оболтусы», но никого пока на колени не поставил.

А потом он внезапно нанес удар. Налетел на Лоренса, который занимал два места за партой. Атаковал его сзади, стеганув по широкой спине. Затем быстро переместился вперед и ударил сначала по груди, а затем по лицу. Лоренс пронзительно взвизгнул от испуга и боли и заслонил лицо толстыми руками.

Исагер пытался отодрать его руки от лица, чтобы обеспечить плетке свободный доступ. Потерпев фиаско, он стащил Лоренса на пол. Тот приземлился с громким стуком, и Исагер принялся пинать его по чему попало. Мы все били Лоренса, даже малыши. В его тучной плоти, женственной мягкости было что-то призывное и одновременно раздражающее, что притягивало нас и в то же время бесило. Он был девчонкой, предателем всего, чем должен быть пацан. Говорили, будто у него нет яиц между ног, что его белый мучной червь одиноко торчит между жирными бедрами, а под ним висит пустая мошонка. И это превращало его в клоуна. Мы думали, жир защищает его, и, даже когда он стенал под нашими ударами, считали, что он ревет, потому что он девчонка, а не потому, что ему и в самом деле больно. И били еще сильнее, чтобы он прекратил свой рев.

Лоренс никогда не давал сдачи. Он так боялся наших насмешек, что готов был вынести что угодно, лишь бы не превратиться в изгоя, а мы терпели его, потому что нуждались в ком-то, кого можно безнаказанно избивать. Он же, видимо, считал себя одним из нас. Как бы не так. Лоренс был для нас не более чем «жирной свиньей», как мы его величали, когда подстрекали на что-нибудь.

Единственное, чему научил нас Исагер, — это держаться вместе. Ни разу он не заставил нас выдать виновного. Мы готовы были взять вину на себя, но других не предавали. Это Исагер знал. Поэтому считал всех нас равно виновными и лупил одинаково.

Беззащитный Лоренс лежал на полу, а Исагер пинал его сапогами. Если кто из нас и не был виноват, так это Лоренс, но никто не подал голоса в его защиту.

Что заставило нас молчать в тот момент: все та же солидарность?

И тут мы услышали знакомый по совместным прогулкам свист, звучавший всякий раз, когда мы прибавляли ходу и жирный Лоренс отставал. Парень задыхался. Он попытался сесть и позабыл о защите. Исагер, до сих пор в качестве оружия довольствовавшийся сапогами, как раз собирался воспользоваться плеткой, чтобы нанести удары по незащищенному лицу мальчишки и по его женоподобной жирной груди, но тут что-то его остановило. Лоренс махал руками, словно защищаясь от другого, невидимого врага. Лицо его посинело, глаза были выпучены. В горле булькало, он судорожно хватал ртом воздух. Его как будто что-то душило.

Исагер растерянно отступил. Сунул плетку в задний карман и, словно ничего не случилось, двинулся к кафедре.

Лоренс сел. Плечи его мучительно вздымались и опадали в борьбе за воздух. Исагер косился на него, но ничего не предпринимал. Мы видели, что ему страшно.

Лоренс так и сидел на полу до конца урока. Его тучное тело медленно успокаивалось, дыхание делалось ровнее. Он весь ушел в себя. Ни на кого не смотрел. Когда дыхание более или менее восстановилось, он оглядел нас, словно вопрошая, стал ли он теперь одним из нас.

Мы отвернулись. Никто не хотел отвечать.

* * *

Исагер служил учителем почти тридцать лет. До него в школе был другой учитель, по фамилии Андре́сен. Он проработал там пятьдесят один год. Но его помнили лишь старики. Исагер повстречался на своем веку с двумя королями. Первым был принц Кристиан Фредерик, впоследствии ставший Кристианом Восьмым. Он прибыл к нам на шхуне «Дельфин» — та пристала к каменному причалу, который позже стали называть Принсеброеном — «причалом Принца». Затем пешком прошел по Маркгаде до Киркестраде, и потому эта часть Маркгаде стали называть Принсегаде — «улицей Принца». Всюду, где ступала нога Кристиана Фредерика, начинали звучать новые имена.