эти оказались очень давно. Не знаю почему, про них только теперь спохватились. Не иначе внучатый племянник Пожарника покойного, их продать решил? Было это еще при жизни покойного, а точнее сказать незадолго до его кончины. Если кто помнит, покойный перед смертью стал как-то часто за воротник закидывать, а как выпьет, так обязательно свою гармонь берет и давай по соседям шастать. И не сказать, что это явление, соседям как-то особо нравилось, он ведь в таком состоянии не совсем с головой дружил, но о покойниках не принято с плохой стороны. Но факт такой был. И вот, как-то раз, приходит он ко мне домой, практически с самого утра, с виду трезвый, в разуме, но с гармошкой. И говорит: – «Вот, Василий, я совсем старый стал, не известно сколько еще землю топтать буду, но хочу тебя попросить заранее, выполнить мою просьбу». Я ему говорю: – «А ты сегодня еще не пил? Если не пил, то проси». Помню он еще на меня посмотрел, так с укором, но промолчал и продолжал: – «Ты, Василий, сам не молодой и поэтому, понять меня должен. Я с войны пришел много раз награжденный, и потом награды получал кое какие, только вот есть у меня опасения, что как меня не станет, так внуки мои награды мои продадут и памяти обо мне не останется. А ты человек с пониманием, пристрой мои награды после моей смерти в музей какой ни будь, ну там в школьный или в краеведческий. И еще гармонь мою, пускай стоит в музее под стеклом, а перед ней табличка, мол принадлежала она тому-то, тому-та, и рядом год рождения и год смерти. Ну что, Вася устроишь мою просьбу»? Ну я конечно согласился, тем более я тогда так и не понял в своем уме он был или нет. А Пожарник, получив мое согласие протянул мне узелок с наградами и гармонь свою на пол поставил, а потом спросил меня буду ли я с ним отмечать это событие и получив мой отказ достал из-за пазухи четвертинку беленькой в горло залил ее, не воспользовавшись стаканом, зажевал взятым на моем столе кусочком черного хлеба, и опьянев в одну секунду, поднял с пола гармонь свою, отправился по деревне песни горлопанить своим старческим скрипучим голосом. Я конечно полагал, что как-нибудь зайдет и узелок свой заберет, а он взял и совсем скоро помер. Так, что награды его у меня и остались, я даже узелок не развязывал.

От этого рассказа у участкового рот раскрылся так широко, что могло показаться то, что солнце не на закате заходит за горизонт, а исключительно в рот к участковому и причем не важно в какой части света он сейчас находиться. И только то, что сейчас был далеко не вечер, а только середина дня, обрушивало эту версию на корню. В прочем не один Участковый оцепенел от неожиданного рассказа деда Василия. Практически вся компания слушавшая рассказ окунулась в легкий стопор и замешательство. Первым из стопора вышел, однако Участковый.

– Ну дед, я думал ты про медальки пошутил, а оно вон как все получилось.

– Да уж, получилось как-то не очень. – Поддержал Участкового Кузьмич. – Вся деревня, Герасима, заочно в преступники записала, а собаку его в подельники.

– Что опять Герасима, бедолагу, вспомнили. – Поинтересовалась подошедшая к мужикам жена Француза? – Он и так места себе, наверное, найти не может, а может вообще сбежал куда-нибудь от греха подальше, хотя как-то не верится, что он мог так поступить. – Закончила она.

– И правильно делаешь, что не веришь. – Поддержал супругу Жак. – Оказывается, Герасим и в правду, не брал чужого, а пропажа спокойно у деда Василия в ящике лежала.

– Как так? – Удивленно поинтересовалась жена Француза, при этом раскладывая стул с целью присоединиться к мужикам и послушать их байки.

Рассказ деда Василия был повторен заново, только теперь его рассказывал не дед, а все участники посиделок. Немного придя в себя от услышанного, супруга Жака хотела уже высказать свое мнение, как внезапно во весь голос Володя объявил: – К нам снова гости. – Прозвучало по театральному.

Все повернулись в сторону проселочной дороги и увидели, что в сторону их лагеря движется кто-то на мотороллере.

– Очень похоже на то, что нас своим визитом решил порадовать лесник. – Предположил Емеля.

– Ну этот вряд ли с хорошими новостями. – Стараясь предугадать события предположил Кузьмич.

– Тем не менее гостя встретить надо. – Сделал свое заявление Участковый. – Какой никакой, а представитель власти.

– Встретить, так встретить. – Вставая со стула, слегка кряхтя согласился дед.

Остальные тоже стали и подошли к леснику, который уже подъехал и оставив свой мотороллер у машин подошел к столу.

– Здорова, граждане отдыхающие, рыболовы и просто туристы. – Начал он бойко, даже как-то по-свойски.

На вид ему было не больше лет тридцати, среднего роста и ярко выраженной славянской внешности. Глаза его были голубого цвета, волосы на голове, светло русые и растрепанные, и весь он был такой открытый и приветливый, что ясно было сразу, он на своем месте занимается любимой работой.

– Ну здорова начальник, с чем пожаловал по наши души? – Поздоровался за всех Володя. – Я полагаю не просто так с визитом вежливости вы к нам пожаловали.

– Да, уж, не просто так. Да и не по собственной воле. – Начал пояснять свой приезд только что появившийся лесник. – Спрошу сразу, как говорится напрямик, это не ваши стоят сейчас на первом пляже, на Оке. Трое приятелей, на грязной Ниве?

– Что значит на первом пляже? – Попросил уточнений Володя.

– Первый пляж, это тот который, находится в месте впадения Шелеста в Оку, там, где катера и лодки обычно причаливают. – Объяснил лесник.

– Ну судя по всему, наши. Только они, с недавних времен, уже там не стоят, а спят в палатке в следствии усталости и чрезмерного количества алкоголя, попавшего к ним в организм. И всё-таки, что они такое натворили? – Продолжал интересоваться Володя, – На сколько я знаю, попасть в какую ни будь историю там еще умудриться надо, суметь.

– И все-таки, им это удалось. – Отвечал лесник. – История с одной стороны комичная, но в тоже время довольно таки неприятная. Дело все в том, что какой-то там министр, со своими замами, решил часть своего отпуска провести не под жарким солнцем и нежными волнами Индийского океана, а спустится на катере по Москве реке в Оку, а затем из Оки, в Волгу войти. И вот там уже, где-то за Нижним Новгородом, выйти на берег и с чувством выполненного долга, – мол и в