Перебулгаченное падением озерцо еще ходило волнами, когда подбежавшие солдаты заметили уходящую под воду веревку. Несколько человек тут же ухватились за нее и, к общему восторгу, выволокли на берег с ног до головы перемазанного в иле, но живого штабс-капитана…

Денис же, бухнувшись прямо в речку, благополучно вынырнул сам, после чего и вылез на берег. Во весь дух помчался он к холму и тут, к величайшему удивлению, налетел на солдат своего же батальона. Однако товарищам, занятым немецким летчиком, было не до расспросов, и они ограничились возгласами:

— Ты гля… Денис… Нашелся… Ты откуда вылез, чертяка?

Еще не пришедший в себя солдат отмахнулся:

— Оттуда!… Их благородие где?

— Он в окопчику… Беги, а то они тебя обыскались уже!

Подумав, что поручик все видел, Денис помчался в указанном направлении и, спрыгнув в окоп, как ни в чем не бывало обратился к Думитрашу:

— Звали, вашбродь?

Глаза Думитраша полезли на лоб, и он яростно затряс Дениса за шкирку.

— Ты где был, сукин сын? Тебя куда посылали!!!

— Вашбродь!… Дозвольте объясниться…

— Ты у меня объяснишься! — взбешенно заорал Думитраш, но тут поручика отвлекли посланцы, примчавшиеся от бочажины.

— Вашбродь!… Вашбродь!… Немца споймали! С ероплана который! Живой, гад!…

Думитраш сразу же отпустил Дениса и, пригрозив: «Смотри у меня…» — крикнул:

— Давай сюда немца!

Грязного, нелепо болтающего головой, но так и не выпустившего из рук веревки, Щеглова притащили в окоп, поставили на ноги, и Думитраш, глядя на извозюканную в грязи фигуру, фыркнул:

— Ну, немец-перец колбаса, что скажешь?

Щеглов нечленораздельно замычал, и тут к нему бросился Денис.

— Ваше благородие!… Господин капитан! Да как же вы?…

— Какое еще благородие? — заорал на Дениса Думитраш. — Ты что, сдурел?

— Никак нет, вашбродь, это их благородие господин штабс-капитан, извольте посмотреть… — и Денис, подхватив с бруствера пучок травы, принялся вытирать залитые грязью плечи Щеглова так, чтоб все смогли увидеть погоны.

Едва под рукой Дениса блеснули русские звездочки, Думитраш с Древницким остолбенело переглянулись, а немного очухавшийся Щеглов узнал вестового и рявкнул:

— Денис!… Мать твою!… Живой?

— Веревочку… Веревочку позвольте, вашбродь… — отбросив траву, захлопотал вокруг штабс-капитана Денис.

— А-а-а, веревочку… Это можно… Понимаешь, пулей узел сбило, но я, как обещал, конец словил да, видишь, за аэроплан ухватиться не успел… Тоже, черт бы его драл, вылетел… — Щеглов наконец-то разжал кулаки, выпустил веревку и умоляюще посмотрел на офицеров. — Господа… Коньячку не найдется?

Подпоручик Древницкий с готовностью начал откручивать пробку фляжки, а Думитраш, ошалев от собственной догадки и чуть ли не заикаясь, спросил:

— П-постойте, п-постойте… Вы что, оба с того аэроплана?

— Так точно, вашбродь! — по-уставному вытянулся Денис. — Дозвольте доложить! Как есть из штаба ехамши, немцы схватили! В плен, значитца… А их благородия господин штабс-капитан Щеглов и господин прапорщик Щеголев, меня вот из плена вызволили и еропланом сюда… К вам…

— Мать твою… Так это я, значит, по вас палил…

Думитраш в полной растерянности опустился на землю и, внезапно повернувшись к телефонисту, замахал рукой.

— Штаб… Штаб… Вызывай немедленно!

* * *

После ночного переполоха, вызванного побегом пленных, герру гауптману досталось по первое число. Правда, когда из погреба вытянули малость побившегося гренадера и он рассказал, как было дело, гауптман несколько оживился, но бедный караульщик ни в одной из предъявленных ему служанок не смог узнать соблазнившую его горничную, и дело так и повисло в ожидании еще более строгого утреннего разбирательства.

В полном расстройстве чувств гауптман завалился спать глубоко заполночь и утром с трудом продрал глаза только после того, как кто-то потряс его за плечи и приятным женским голосом произнес:

— Гутен морген, милый!

— Гут морген…

Еще толком не проснувшись, гауптман сел на кровати, но, разобрав кто перед ним, испуганно захлопал глазами, так как отлично понимал, что если ко вчерашнему побегу русских добавить и его ночные «подвиги», то может получиться такое… Нет, об этом было страшно даже подумать и, взяв себя в руки, гауптман даже любезно улыбнулся.

— О, майне кюхельхен… Я, конечно, рад, но наше рандеву лучше отложить, а то ночью дурак-гренадер выпустил по глупости пленных, а они… Ну, в общем…

— Понимаю, — кивнула бонна. — Тем более герру генералу будет приятно услышать, чем этой ночью был занят герр гауптман…

У герра гауптмана появилось непреодолимое желание въехать мадам по физиономии, но он взял себя в руки и довольно безразлично заметил:

— Ах, вон оно что… Ну не думаю, что герр генерал будет слишком строг ко мне…

— Пока не побеседует с графом, — отрезала бонна. — Моя воспитанница все рассказала. Вы, оказывается, шли не ко мне, а к ней. За удовольствием. Или вы будете утверждать, что собирались сделать дочери графа предложение?

— Предложение? — опешил гауптман. — А разве она примет предложение?

— Вот именно! — злорадно усмехнулась бонна. — Так что готовьтесь сменить штабную службу на окопы…

Гауптман наконец проснулся и зло посмотрел на бонну:

— Чего ты хочешь? Денег?

— Милый, не смешите меня. Вы — третий сын своих родителей и, кроме офицерского жалованья, у вас за душой ни гроша!

— Вы что, наводили справки? — растерялся гауптман. — Зачем?

— А вы не догадываетесь?… — подперев кончиками пальцев подбородок гауптмана, бонна проникновенно заглянула ему в глаза. — Вы считаете, после того, что было, меня здесь оставят? Хороша бонна для графской дочери…

— Так вы что, собираетесь перебираться… ко мне?

Высказанная мысль показалась гауптману настолько абсурдной, что, если бы бонна не продолжала держать его за подбородок, он открыл бы рот.

— Я не сумасшедшая, — коротко отрезала бонна.

— Тогда что же? — в полном недоумении гауптман уставился на нее.

— А вот что, мой друг… — в голосе бонны вдруг прорезались неуловимо-теплые нотки. — У меня в Курземе мыза и к ней восемь десятин леса. А кругом тучи нахальных мужиков, которым ничего не стоит обидеть бедную одинокую девушку…

— Так вы что, собираетесь ехать туда?

— Нет. Я хочу, чтобы туда поехали вы.

— Я? — изумился гауптман. — Сейчас?

— Ну, зачем же сейчас? — улыбнулась бонна. — Потом…