парой, убеждая самих детей и их родителей, что ее роль в качестве матери обеспечит детям безопасность. Ее ярко выраженный образ матери, полнота, простая внешность и зрелый возраст служили видимыми доказательствами того, что любая ее деятельность в отношении детей будет невинной. Таким образом, она ввела в заблуждение несколько человек и способствовала совершению насилия в отношении двух маленьких детей. Социальный работник, закрепленный за семьей, выразил серьезную обеспокоенность тем, что дочь Лауры Элизабет могла также подвергаться злоупотреблениям со стороны родителей в ходе их сексуальной деятельности. Она демонстрировала сексуально окрашенное поведение в школе и страдала от головных болей, болей в животе, молочницы инфекционного происхождения и непроизвольного мочеиспускания во время сна.

Лаура продолжала обманывать себя относительно масштабов своей собственной роли преступницы, разыгрывая из себя именно жертву, а не агрессора, и проецируя свои сексуальные перверсии и желания на мужа, представляя его как извращенного и ненасытного в своем сексуальном влечении. Живые пародии Лауры на ее мужа, а также представление о том, что она «становится им» в моменты таких имитаций, свидетельствовали о силе проективной идентификации с ним. Оживленность Лауры во время пародирования резко контрастировала с ее обычной апатией и самоуничижением, что отчасти отражало такую функцию перверсии, как защита от поглощавших ее чувств бессмысленности, опустошенности и подавленности.

Я сочла ее представляющей опасность для детей, находящихся на ее попечении, и ощущала, что ей необходимо пройти терапию, направленную на осознание ее противоправного поведения сексуального характера. Она двойственно отнеслась к идее такой терапии: несмотря на то, что сама попросила о помощи, теперь, после ее начала, она заявила, что неспособна пережить необходимость постоянно посещать амбулаторную клинику. Терапия однозначно воспринималась Лаурой как дестабилизирующая ее состояние, которая к тому же подавляет ее, провоцируя нежелание или неспособность присутствовать на назначенных встречах. Таким образом, вовлечь ее в прохождение терапии было невозможно, и мы решили прекратить наши встречи.

Хотя ее дочь Элизабет сделала заявление о том, что ее отец сексуально злоупотреблял ею, ни уголовное, ни гражданское разбирательство против него возбуждено не было, а Лаура являлась единственным опекуном ребенка. Ее статус правонарушительницы, совершившей преступное деяние, суть которого изложена в Приложении 1 Закона о детях и молодежи Великобритании, никакие повлиял на решение, вынесенное семейным судом. Для профессионалов оказалось сложным, если не невозможным, допустить мысль о том, что Лаура, независимо от своего жестокого и склонного к сексуальному насилию партнера, могла сама представлять собой опасность сексуального, эмоционального или физического насилия по отношению к детям. Она рассматривалась как пассивная жертва принуждающего партнера, которая сама не была сексуально заинтересованной стороной.

Обсуждение

Перверсия как защита от депрессии

У женщин, совершающих противоправные деяния сексуального характера, могут быть выявлены различные психологические механизмы защиты, включающие идентификацию с агрессором, т. е. насильником, совершившим надругательство над ними; идентификацию с ребенком-жертвой через выбор жертвы того же возраста, в котором они сами когда-то подвергались насилию; идентификацию со своими не предоставившими им защиты матерями; отрицание и проекции, с помощью которых женщины-насильники могут приписывать личные мотивы или заинтересованность в сексуальных деяниях своим жертвам в лице детей и отметать при этом собственное сексуальное возбуждение и агрессию.

Они категорически отрицают любую ответственность за совершенные ими противоправные действия сексуального характера, поскольку воспринимают детей как заинтересованных в сексуальном взаимодействии, заведомо на него согласных и искушенных в этом отношении.

Другие бессознательные защиты включают в себя диссоциацию и проективную идентификацию, позволяющие женщинам-насильникам отделить те неприемлемые чувства и ощущения, что у них есть, например, сексуальное возбуждение и агрессию, приписать их детям, а затем идентифицироваться с этими, приписанными детям, но не позволяемыми самим себе, чувствами. То, что женщина-насильник воспринимает детей подобным образом, впоследствии может использоваться ею как для оправдания совершаемых злоупотреблений и насилия, так и для временного освобождения себя от таких непереносимых чувств. Для многих женщин, совершающих преступления сексуального характера, сексуальное насилие над детьми становится мощным средством решения собственной психической проблемы.

В приведенном выше случае преступления сексуального характера, совершенные Лаурой, оказались для нее способом на время победить чувства собственной неадекватности, бессилия и подавленности, а также ясно выразили ее первертную сексуальность. Поведение Лауры может быть рассмотрено как перверсия в том смысле, как ее определяла Э. Вэллдон, поскольку это поведение характеризуется дегуманизацией жертвы, повторяемостью поведения и компульсивностью, а также тем фактом, что целями извращенных действий были не только стимуляция гениталий или оргазм. Лаура достигала сексуального удовлетворения путем сокращения объекта до частичного объекта. Ребенок рассматривался ею не как человеческое существо в полном смысле, как субъект, а сводился к проводнику сексуального удовольствия для взрослого, чье удовлетворение частично зависело от степени контроля и способности манипулирования ребенком, посредством чего и совершалось это насилие (Green, Kaplan, 1994, р. 958). Судя по всему, Лаура могла в значительной степени предупреждать проявления депрессии, прибегая к первертному поведению.

Для Лауры ребенок или дети, в отношении которых она совершала насилие, представляли ее собственное детское Я, которое «наслаждалось» опытом сексуального насилия или, по крайней мере, тем его аспектом, который рассматривался как проявление внимания и привязанности. Казалось, что самоощущение Лауры было всецело сексуализировано и относительно, поскольку она существовала лишь в той степени, в которой была желанна или же сама была наполнена желанием. Сексуальное взаимодействие с детьми было способом подтвердить ее собственное существование и взаимодействовать с другими, при том что она была лишена подлинной близости с полноправным партнером по обоюдному согласию. Она одновременно идентифицировалась как с жертвами, детьми, которые, по ее представлению, оказались, как это было с ней в детстве, лишены иных форм привязанности или внимания, так и с преступником, становясь сильной авторитетной фигурой, контролирующей своих жертв.

Сформулированная Глассером концепция ядерного комплекса перверсии применима для понимания как женского, так и мужского сексуального насилия, совершаемого в отношении детей (Glasser, 1979). Акцент в этой концепции делается на страхе быть уничтоженным и ужасе реальной близости. Корни этих страхов происходят из опыта ранней депривации и пренебрежения со стороны матери. Манифестацией данной психопатологии во взрослом