Она приподнялась на локте и уставилась на него сквозь темноту.

О чем догадались? – сказала она.

Что мы встречаемся, все такое.

Коннелл, я никому не говорила, жизнью клянусь.

Даже в темноте она увидела, как он вздрогнул.

Конечно, я знаю, кивнул он. Я о том, что, даже если бы и сказала, это ничего бы не изменило. Но я убежден, что не говорила.

И много ты гадостей наслушался?

Вовсе нет. Эрик просто ляпнул что-то такое на выпускном – что все знают. Но всем было наплевать.

Опять повисло короткое молчание.

Я виню себя за все, что тебе наговорил, добавил Коннелл. Про то, как это будет ужасно, если все всплывет. Как ты понимаешь, это были мои личные заморочки. В смысле всем было бы без разницы, даже если бы и узнали. Вся беда в моей повышенной тревожности. Нет, я не оправдываюсь, но я, похоже, заразил тебя этой тревожностью, если ты понимаешь, о чем я. Не знаю. Я и сейчас часто об этом думаю, зачем я устроил всю эту хрень.

Она сжала его руку, он в ответ сжал ее – так крепко, что едва не сделал ей больно, и это краткое проявление его отчаяния заставило ее улыбнуться.

Я тебя прощаю, сказала она.

Спасибо тебе. Знаешь, меня это многому научило. И очень надеюсь, что я изменился, в смысле стал другим человеком. И уверяю тебя: если да, то только благодаря тебе.

Они так и держались за руки под одеялом, даже когда заснули.

И вот они добрались до ее дома, она спрашивает, не хочет ли он зайти. Он говорит, что проголодался, она отвечает, что в холодильнике осталось что-то от завтрака. Они вместе поднимаются наверх. Коннелл обшаривает холодильник, а она тем временем принимает душ. Она снимает одежду, включает воду на полную мощность и стоит под струей минут двадцать. От этого делается легче. Она выходит, завернувшись в белый халат, просушив волосы полотенцем – Коннелл уже поел. Тарелка пуста, он проверяет почту. В комнате пахнет кофе и жареным. Она подходит к нему, и он, будто внезапно разнервничавшись, вытирает губы тыльной стороной ладони. Она стоит рядом с его стулом, а он, глядя на нее снизу вверх, развязывает пояс ее халата. Почти год прошел. Он прикасается губами к ее коже, и Марианна сама себе вдруг кажется святыней. Ну, пошли в постель, говорит она. Он идет за ней следом.

После она включает фен, а он идет в душ. Потом она снова ложится, вслушиваясь в шум воды в трубах. Улыбается. Коннелл выходит из ванной и ложится с ней рядом, лицом к лицу, дотрагивается до нее. Хм, говорит она. Они продолжают ласки, почти без слов. Потом ее объемлет покой, хочется спать. Он целует ее опущенные веки. С другими все не так, говорит она. Да, говорит он, я знаю. Она чувствует, что он о чем-то умалчивает. Она не может понять: сдерживает ли он желание отстраниться или желание окончательно обнажить свою душу. Он целует ее в шею. Веки у нее тяжелеют. Похоже, все у нас будет хорошо, говорит он. Она не знает или не помнит, про что он. Погружается в сон.

Он пришел прямо из библиотеки. У Марианны в гостях друзья, но после его появления они сразу прощаются, снимают куртки с крючков в прихожей. Одна Пегги остается сидеть за столом, наливая розовое вино из бутылки в огромный бокал. Марианна протирает мокрой тряпкой столешницу. В окне над кухонной раковиной виден прямоугольник неба, джинсово-синий. Коннелл садится за стол, Марианна достает ему из холодильника бутылку пива, открывает. Спрашивает, хочет ли он есть, он отказывается. На улице тепло, холодное пиво очень кстати. Скоро экзамены, и теперь он сидит в библиотеке, пока не зазвенит колокольчик – сигнал закрытия.

Можно вопрос? – говорит Пегги.

Он понимает, что Пегги пьяна, а Марианна хочет, чтобы она ушла. Он бы тоже хотел, чтобы она ушла.

Давай, конечно, говорит Марианна.

Вы ведь трахаетесь друг с дружкой, да? – говорит Пегги. В смысле спите вместе?

Коннелл не отвечает. Чертит пальцем по этикетке пивной бутылки, чувствует, что краешек отклеился. Он понятия не имеет, что придумает Марианна: наверное, обратит все в шутку, чтобы Пегги рассмеялась и забыла про свой вопрос. Но Марианна неожиданно говорит: да, конечно. Он улыбается про себя. Еще один край пивной этикетки отходит от стекла под его большим пальцем.

Пегги смеется. Ладно, говорит она. Спасибо, что поделились. Кстати, все об этом гадают.

А, понятно, говорит Марианна. Но тут ничего нового, мы этим еще в школе занимались.

Ну ничего себе, говорит Пегги.

Марианна наливает воды в стакан. Поворачивается – стакан в руке, смотрит на Коннелла.

Надеюсь, ты не против, что я рассказала, говорит она.

Он пожимает плечами и тут же улыбается ей, а она улыбается в ответ. Да, они не выставляют свои отношения напоказ, но его друзья про них знают. Просто он вообще не любит публичности. Марианна однажды спросила, «стесняется» ли он ее, но так, в шутку. Странное дело, сказал он. Найл говорит, я слишком много тобой хвастаюсь. Ей это понравилось. Хвастаться-то он, впрочем, не хвастался, просто, как оказалось, она пользуется популярностью, и желающих с ней переспать очень много. Ну, иногда, наверное, хвастается, но без всякой пошлости.

Вы, кстати, классная парочка, говорит Пегги.

Спасибо, говорит Коннелл.

Про парочку не было ни слова, говорит Марианна.

А, говорит Пегги. В смысле у вас и другие есть? Здорово. Я предлагала Лоркану открытые отношения, но он вообще против.

Марианна отодвигает стул от стола, садится. Среди мужиков встречаются собственники, говорит она.

А то! – говорит Пегги. Бесит просто. Нет бы ухватиться за предложение – спи с кем хочешь.

По моему опыту, мужчинам куда важнее ограничить свободу женщины, чем сполна воспользоваться собственной, говорит Марианна.

Она права? – спрашивает Пегги Коннелла.

Он смотрит на Марианну и слегка кивает – лучше пусть она продолжит. С Пегги ему все понятно – громогласная девица, которая вечно всех перебивает. У Марианны есть другие подружки, посимпатичнее, но они не засиживаются допоздна и не болтают столько.

На самом деле, если взглянуть, как живут мужчины, то пожалеть их хочется, говорит Марианна. Все общество у них под контролем, и это – лучшее, что им для себя удалось придумать? Да им от этого и радости-то никакой.

Пегги смеется. Есть тебе какая радость, Коннелл? – говорит она.

Гм, говорит он. Пожалуй – да, в разумных пределах. Но по сути я с ней согласен.

Ты предпочел бы жить при матриархате? – говорит Пегги.

Трудно сказать. Но с удовольствием попробовал бы, разобрался, каково оно.

Пегги заливисто хохочет, будто над замечательной шуткой. Неужели ты не наслаждаешься мужскими привилегиями? – говорит она.