— Может, еще все будет, — проговорил я.

— Не надо утешать, от этого становишься только слабей. Уж лучше бы скорей все это закончилось. В детстве я почему-то часто задавался вопросом: сколько проживу на белом свете? Родителей спрашивал, одноклассников. Все называли разные цифры, но никто не говорил — двадцать пять. Я и сам не предполагал, что жизнь такой короткой окажется.

Он вдруг закрыл глаза и по тому, как напряглись мускулы его лица, я понял, какие страшные переживания мучают его внутри. Мною вдруг овладело такое страстное желание помочь, спасти этого человека, что я согласился бы обменять свою жизнь на его. Но им такой обмен ни к чему, обе жизни и так в их руках.

Внезапно в проеме появилось бородатое лицо боевика. Я почувствовал, как невольно сжалось у меня все внутри.

— Эй, лейтенант, — закричал бандит, — выходи, Арсен тебя хочет видеть немедленно. Соскучился, говорит, чаек вместе желает с тобой попить. С сахаром.

Бородатое лицо боевика искривилось от безудержного смеха. Он явно считал себя очень остроумным. Затем он спустил вниз лестницу.

— Все, ребята, прощайте, — сказал Козинцев. — Встретимся там, — показал он взглядом на небо.

Он протянул руку священнику.

— Помолитесь за мою душу, отец Борис, если она у меня есть, — сказал Козинцев.

— Есть, — заверил его священник. — «Любящий душу свою погубит ее; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную». Вы в этом скоро убедитесь, когда предстанете перед Его престолом.

— В таком случае, молитесь за меня. Кто знает, проживи я еще, то поверил бы… — Он не договорил и протянул руку мне. — Видишь, наше знакомство было совсем непродолжительным. А могли бы стать друзьями, семьями в гости друг к другу ходить. Как ты думаешь?

— Могли, — искренне ответил я.

Козинцев бросил на скрючившегося третьего узника взгляд, но руки ему не подал, вместо этого отвернулся. Затем быстро полез по лестнице. Мы все проводили его прощальным взглядом, пока он не исчез. Лестницу снова убрали.

— Боже, дай ему силы, дабы перенести ниспосланные ему страдания, — проговорил священник. «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное».

— Сильный парень, мужественный, — сказал я.

— Да, — грустно согласился отец Борис. — Мужественные люди страдают дольше всех, слабые ломаются или погибают быстро. Потому-то им и легче.

Я впервые внимательно стал рассматривать священника. На вид ему было лет сорок, под вымазанной в нечистотах рясой угадывалось сильное, хотя порядком исхудавшее тело. У него были черные волосы и такая же черная борода. Черты лица поражали своей правильностью и соразмерностью, словно их выписывал талантливый и старательный художник. Я давно заметил, что у некоторых священнослужителей именно такие ясные лики, как будто Бог уже с самого их рождения предопределил их путь.

— А как вы тут оказались? — задал я традиционный в таких условиях вопрос.

— Был послан патриархом в один из здешних приходов. Прежний священник пропал несколько лет назад, говорят, что убили. Но никто точно не знает. А верующие изнемогали без слова божия. Вот и обратились к первосвященнику прислать им пастыря. Когда я узнал про эту просьбу, то попросился сюда. Вот и оказался в здешних краях.

— Что же случилось дальше, ведь просто за то, что человек священник, они в цементный мешок не сажают.

— Да ничего особенного не случилось, — пожал плечами отец Борис, — обычная тут история. Однажды в село пришел отряд этого самого Газаева. На площадь перед церковью стали собирать русских. В основном молодых и даже совсем юных. Их правда немного оставалось. Но они решили отомстить, кто-то убил нескольких ихних боевиков. Я понял: сейчас произойдет расправа над невинными. Я вышел из храма и направился прямо к Газаеву, Богом стал умолять, чтобы не трогал юношей и детей. Тот рассмеялся, сорвал с меня крест. А потом стал всех убивать. Он не любит расстреливать, ему нравится перерезывать горло ножем. Пока у человека не кончится агония, он от него не отходит. Это зрелище доставляет ему большое удовольствие. Ну а после того, как всех убили, меня зачем-то взяли с собой.

— Сколько же вы здесь?

— Да через пару дней исполнится месяц, — спокойно сказал отец Борис.

— И все время вы сидели в этой яме.

Священник кивнул головой.

— Как привезли сюда после расправы на следующий день, с тех пор здесь и сижу. За это время тут человек двадцать побывало. Никто назад не возвратился.

— А вас они не трогали?

— Пока Бог миловал. Они за меня пятьсот тысяч долларов выкупа запросили. Позвонили в патриархию.

— И что, дают?

Отец Борис усмехнулся.

— Идут переговоры. То боевики туда позвонят, то оттуда позвонят сюда. Я знаю наших, они тянут время. Но деньги они не заплатят. Хотя собрать им такую сумму пару пустяков. Да только зачем, священников что ли у них мало?

— И что за целый месяц не было ни одного шанса убежать? — задал я самый важный на данный момент для себя вопрос.

— А как убежишь. Они ж из этой ямы не выпускают. А так сами видите, не вылезешь. Я обследовал стены, не за что зацепиться. Тут даже скалолаз не поднимется на верх, такие они гладкие.

Я почувствовал, как сжалось у меня сердце. С первой же секунды, как я попал сюда, я жил лишь надеждой на побег. И вот священник эту надежду, словно зерно, развеял по ветру.

— Что же делать? Сдохнуть тут, дать себя зарезать как жертвенный баран? — спросил я.

— Каждый в этой ситуации поступает как может.

— Как же поступаете вы?

— Я — молюсь.

— Молитесь? — Почему-то это вызвало во мне смесь удивления с раздражением.

— Я молюсь тому, Кто дает мне силы выдерживать все ниспосланные на меня испытания.

— А может быть, за то, что сидите в этом вонючем мешке, вы Его еще и благодарите сердечно? — кипя злостью, проговорил я.

— Благодарю, — спокойно подтвердил отец Борис. — С человеком все происходит соразмерно его грехам. Пока я сюда не попал, я даже не предполагал, что столь грешен. А здесь стал вспоминать все, что когда-то совершил, столько греховных поступков у себя открыл. То, что я здесь сижу, это их не искупает.

— А лейтенант, которого сейчас зверски пытают, он тоже, если соизмерять степени мучения, самый греховный на земле человек.

— Его жизни я не знаю, хотя чувствую его высокую благородную душу. Но человек страдает не только за свои грехи, но и за грехи ближних, за грехи всего рода людского. Одни больше, другие меньше, кому какой выпадет жребий. «Помните слово, которое Я сказал вам: если Меня гнали, будут гнать и вас».

— Почему же нам выпал самый плохой жребий, почему же нас гонят, отец Борис?