– Простите, барон, – сказал я виновато. – Задумался. Сперва о деле, а потом, как водится, мысль ушла в сторону…

– На бабс?

– До них не успел, – признался я, – но уже был близок. Спасибо, что напомнили…

Я оторвал гусиную лапу и бросил под стол, удивляясь, как эта зверюка все пожирает моментально. Барон снова умолк и кушал медленно и аккуратно, соскребывая ножом с кости мясо и отправляя в рот маленькими порциями. Мысль снова вернулась к тому, что я все-таки простой человек, хотя и позиционирую себя постоянно как нечто замечательное и уникальное. Но вот другие могут всю жизнь или почти всю идти честно и правдиво, не говорю уже о подвижниках, а я шагу не могу ступить, чтобы не вступить… да, не вступить в это самое. Сейчас же вообще должен следить за каждым словом, каждым жестом. Черная злоба Терроса ворочается внутри и поднимает голову всякий раз, когда встречаю сопротивление, когда перечат и даже когда со мной просто не соглашаются.

Барон Альбрехт отодвинул пустую тарелку и взялся за кубок с вином. Глаза полуприкрыл, чтобы я не видел его чересчур внимательный взгляд.

– Сэр Ричард, – обронил он легким голосом, чересчур легким, – а вы после схватки с Терросом изменились, изменились…

Дрожь пробежала по моему телу, а губы сковал холод. Барон сделал аккуратнейший глоток, церемонно промокнул губы и посмотрел на меня со странной улыбкой.

– Да? – поинтересовался я как можно небрежнее и улыбнулся светски. – Что стало иначе, любопытно?

Он продолжал пристально смотреть серыми глазищами. Я ощутил нечто тянущее, словно пытается заглянуть мне в душу, а там нечто с усилием закрывает окна и двери, да еще и подпирает колом.

– Чаще улыбаетесь, – объяснил он, – говорите приятные учтивые слова. Как соратникам, так и просто… собеседникам. Раньше были куда более непосредственным рыцарем. И брякали то, что думали. По крайней мере, создавалось такое впечатление.

– А сейчас?

– Продумываете тщательнее, – объяснил он, – каждый шаг, каждый жест, каждое слово.

– Жуть какая, – пробормотал я.

– Однако так и есть, – сказал он настойчиво.

Я развел руками.

– Что делать, высокие титулы обязывают.

– Просто у вас изменения идут быстро, – сказал он, – скачком. У других растягивается на годы, а то и на всю жизнь.

Я видел в его глазах вопрос. Наивный, щас прям расскажу, что именно теперь контролирую в себе, чтоб даже не гавкнуло, не рыкнуло и вообще не поднимало голову.

– Мы шагаем скоро, – сказал я светски и снова улыбнулся. – Потому и…

– Да, видимо, – согласился он. – Просто дивные изменения. Редко приходилось видеть, чтобы кто-то умел контролировать себя… постоянно.

Я улыбнулся снова, скоро у меня это движение по растягиванию рта будет получаться автоматически.

– Благородное происхождение обязывает, как мы с вами уже говорили. А высокие титулы обязывают втройне!

Бобик нарезал круги вокруг меня, распугивая народ сперва во дворе, потом на площади. Собор на той стороне вымощенного булыжником пустого пространства скрыт лесами, только золотой купол жарко горит и рассыпает грозные искры.

На подводах прибывают материалы, грузчики споро складывают в ровные ряды кирпич, доски, изразцовую плитку и ящики с цветной мозаикой для витражей. Руководят монахи, один подошел с поклоном, спросил, не может ли чем помочь великому майордому, еще не знают, что я то ли понижен в должности, то ли, наоборот, повышен, всяк волен толковать по-своему.

Бобик радостно гавкнул, монах машинально перекрестил это черное чудовище, я задал дежурный вопрос:

– Как работы? Справляетесь?

Он ответил с поклоном:

– Спасибо за помощь. Работников хватает, отец Дитрих платит всем вовремя. Здесь работают только за плату, увы.

– Как насчет священников?

– Все еще недостаточно, – признался он. – Хотя через Тоннель продолжают прибывать святые отцы.

– Быстро они, – удивился я.

Он взглянул на меня кротко и перекрестился.

– Господь вас надоумил, ваша светлость, еще до вторжения в эти нечестивые земли призвать священников и монахов идти с войском или за войском. Часть задержалась, завершая дела в Армландии, но и они прибыли сюда раньше, чем закончилась война.

Я пробормотал:

– Да, я молодец… временами. Но иногда такой дурак…

Он пробормотал, не глядя на меня:

– А еще здесь из подполья вышли священники, коим запрещали отправлять службы.

– Много таких?

Он перекрестился.

– Никто не отрекся от Господа. Сейчас усердствуют больше нас, пришлых. Везде очищаются от грязи старые монастыри и строят новые, ваша светлость!

– Прекрасно, – сказал я. – Особенно вот этот ремонт… Главный собор страны должен… да, должен!

Я велел ему жестом идти со мной, он семенил короткими шажками и рассказывал, что отец Варфоломей усердствует, заставляя монахов трудиться на полях с утра до ночи, в то время как отец Дитрих сосредоточился на обучении их грамоте. Самых сметливых и быстро обучающихся приспособил разбирать под его строгим оком все те ворохи книг, которые по приказу майордома свозят в монастырскую библиотеку, ибо монастырь без библиотеки что замок без винных подвалов.

Правда, отец Варфоломей сам понял, что переборщил по молодости, и труд монахов на поле сейчас готов ограничить четырьмя часами в сутки. Остальное время – молитвы и учеба, учеба и молитвы.

Я слушал и мотал на ус, что в любом деле есть правые и левые, экстремисты и консерваторы, якобинцы и жирондисты. Отец Дитрих, похоже, занимает среднюю позицию, но вряд ли потому, что золотая середина. Церковь не стоит на месте, но научилась выбирать проходимый путь, идет медленно, однако идет, в то время как энтузиасты с места рвут в карьер и пропадают вдали, а потом, идя той же дорогой, но медленнее, видишь их в канаве с поломанными ногами и сломанными шеями.

– Где сейчас отец Дитрих?

Он указал на собор, сплошь закрытый строительными лесами. Остроконечный купол сияет золотом, туда уже подняли прямой, как меч, исполинский шпиль, только стен пока не рассмотреть из-за облепившего их дерева.

Мы ступили на вымощенную мраморными плитами площадь перед церковью, я вошел в ее исполинскую тень, мелькнула мысль, что огромный труд вложен не только в сам собор, но даже в эти ровные и тщательно отшлифованные глыбы дорогого камня. Зато строилось веками, но… и на века. Больше не требуется каждый год подновлять сгнившие венцы, перекрывать соломенную крышу, менять источенные жуками и личинками бревна в стене.

…И все это, не говоря уже о постоянных пожарах, что дочиста сметали с лица земли села и города из дерева. В каменных церквях, соборах и замках можно было, закончив со строительством, уже думать о новых планах, а не возиться постоянно с ремонтом.