Конечно, до завершения строительства было ещё далеко. Лишь половину комнат можно было считать пригодными для жилья. Джефферсона ранили жалобы Марты на постоянные сквозняки, на протекавшую крышу, на чад, поднимавшийся из кухни. Но он призывал её смотреть вперёд и разделять его мечты о множестве гостей, друзей, родственников, которые вскоре заполнят музыкой и смехом их горное обиталище.

За конюшней начиналась тутовая аллея. Невольничьи хижины, увенчанные дымками, неровными рядами выстроились под деревьями. От них во все стороны расходились следы работников, посланных управляющим с утра на разные задания. Работы хватало всем и зимой: прокладывать новую дорогу в Шедуэлл и Шарлоттсвилл, заготавливать дрова, варить мыло, ремонтировать мост через Риванну, копать второй колодец, выпиливать бруски льда из замёрзшего пруда для летнего погреба. Он также всерьёз обдумывал завести в ближайшем будущем мастерскую по производству гвоздей.

Но вообще-то душа его не лежала к промышленным затеям. Ему мечталось, чтобы мануфактуры с рядами ткацких станков, угольные шахты, корабельные верфи, выплавка чугуна и стали оставались уделом Европы. Земледелие — вот священное занятие, которое должно стать основой процветания Америки. А все необходимые плоды тяжёлых фабричных трудов можно будет получать из-за океана, посылая взамен пшеницу, рожь, картофель, лён, хлопок, табак, коноплю.

Он решил спуститься в сад и проверить, как гранатовые саженцы перенесли первые заморозки. Тропинка шла через небольшую открытую площадку, посредине которой на перекладине висел медный колокол, сзывавший по утрам невольников на раздачу заданий. В тихую погоду звон его долетал даже до Шарлоттсвилла. Разгадать тайну распространения звука в воздухе — это принесло бы не меньшую славу, чем открытие электричества в атмосфере, сделанное Бенджамином Франклином. Иногда Джефферсону казалось, что каждая частица творения таит в себе миллион сверкающих тайн, упрятанных под коркой привычного и обыденного. Загадочно звёздное небо над головой, но загадочен и каждый миллиметр холодного воздуха, обтекающего лицо. Как в нём могут уживаться — пересекаться — сливаться, не оттесняя друг друга, — лучи света, волны звука, силы тяжести, магнитные линии? Непостижимо.

Саженцы перенесли холода неплохо — он был доволен. На обратном пути увидел, как из хижин посыпалась негритянская ребятня, затеяла перестрелку высохшими желудями. Сын Бетти Хемингс, восьмилетний Джеймс, опустившись на четвереньки, с лаем гонялся за младшей сестрёнкой вокруг столбов, на которых лежала перекладина с колоколом. Черты старого Вэйлса проглядывали в его лице так ясно, будто кто-то сделал слепок с мертвеца и просто обтянул его свежей светлокоричневой кожей.

Год назад, сразу после смерти отца, Марта настояла, чтобы Бетти Хемингс с потомством переехала в Монтичелло. И в те же месяцы Джефферсон купил супружескую пару невольников: Большого Джорджа и его жену Урсулу. Это обернулось спасением для маленькой Пэтси Джефферсон. Потому что первые месяцы после рождения жизнь её висела на волоске. Простуда, понос, температура, кашель непредсказуемо сменяли друг друга, и врачи не могли найти причину. У Марты явно не хватало молока для ребёнка. А приехавшая Урсула как раз кормила новорождённую дочь. Она просто приложила Пэтси к другой груди, и чудо случилось — девочка начала поправляться на глазах. Вид Урсулы, выпроставшей из расстёгнутого платья две шоколадные дыни, чем-то напоминал Джефферсону древнеримскую богиню плодородия Помону, виденную им в альбоме гравюр, присланном из Милана. Но две припавшие к соскам детские головки — черноволосая и светловолосая — разрушали античный образ, переносили сцену в горячий сегодняшний день.

Марта рассказала ему, что к тому времени, когда Бетти Хемингс стала наложницей плантатора, Вэйлс потерял одну за другой трёх жён и не надеялся, что какая-нибудь белая дама рискнёт стать четвёртой. Бетти была дочерью невольницы, изнасилованной капитаном Хемингсом во время перевозки партии рабов из Африки. Так что в детях, рождённых ею Вэйлсу, была только четверть негритянской крови.

К вечеру из Шедуэлла вернулся Юпитер. Воздевая руки к потолку, он стал рассказывать хозяину о том, что слабоумная Элизабет, похоже, совсем утратила остатки разума. Она убегает от всех, кто пытается к ней приблизиться, прячется в тёмных углах, наваливая на себя одеяла и подушки. Действие чьего-то дурного глаза налицо — в этом не может быть никакого сомнения.

— А ещё была дурная примета: прямо перед моим конём дорогу переползли две змеи. Где это видано, чтобы змея выбралась из своей норы в феврале?! Такого не бьшало на моей памяти никогда. Масса Томас, прикажите хоть на этот раз сжечь клок овечьей шерсти и окурить углы спальни. Надо верить старикам. Они учили нас, что нет лучшего средства от вредного сглаза и грозящей беды.

Масса Томас велел ему не лезть с глупостями, а пойти и приготовить постель в кабинете. Пэтси опять покашливала, и встревоженная Марта хотела уложить её с собой. Подсунув под спину вторую подушку, Джефферсон перед сном полистал ноты Боккерини, тихо напевая мелодию под нос. Музыка, почему она живёт своей жизнью, абсолютно неподвластная словам? Всё остальное человек может описать словами — только не музыку. Впрочем, нет. Есть ещё одна важная вещь, остающаяся всегда невыразимой, всегда вне власти слов, — боль. Можно указать место, где болит, можно говорить «сильнее — слабее», но описать? Будем хвататься за слова-подмены: «режет, тянет, ноет, жжёт, дёргает». Всё не то. То же самое и запахи. Скажем «пахнет рыбой, левкоем, тухлым яйцом, палёной шерстью». Слух, чувство боли, обоняние — мы пользуемся ими наравне с животными. Не потому ли поневоле становимся бессловесными, как и они?

Сон подкрался незаметно, утянул его в свою пучину. Он проснулся посреди ночи от звука колокола. Звон был слабым, нерешительным, медный язычок будто заплетался со сна, не знал, что хотел сообщить. Человеческая рука дёргала его или ветер?

Джефферсон не успел додумать.

Раздался удар, треск, звон разбитого окна.

Прогрохотали, осыпаясь, кирпичи в каминной трубе.

Диван ожил, дёрнулся под ним, словно лодка, задумавшая выбросить путешественника в воду.

Он вскочил, но и пол начал уходить из-под ног.

Шатаясь, хватаясь руками за кресло, за стол, за стены, он бросился в сторону спальни.

В слабом лунном свете увидел Марту, бегущую ему навстречу с Пэтси на руках.

— Томас! Томас! Что это? Мы гибнем? Рушится дом?! Что происходит?

— Это землетрясение! На двор! Скорее!

Он подхватил одеяло с дивана, набросил его на жену, повёл к лестнице. Ступени дёргались и пытались выскользнуть из-под ног.

Сброшенная с петель дверь лежала на полу. Ледяной воздух лился в чёрный проём.

Они выбежали наружу и остановились под облетевшим клёном, словно надеясь найти защиту под его крепкими ветвями.

Земля под ногами опять затряслась. Казалось, невидимый великан ворочался там во сне, пытаясь устроиться поудобнее. Джефферсон в страхе оглянулся на дом. Нет, постройка выдержала удар. Чёткий силуэт крыши упрямо чернел на фоне лунного неба.