более 15 дней в месяц (или не более 180 дней в течение года) и хроническую – появляющуюся свыше 15 дней в месяц (более 180 дней в году).

Головная боль напряжения в хронической форме не лечится болеутоляющими препаратами. Они не способны купировать приступы и тормозят процесс выздоровления.

Признаки ГБН:

– продолжительность головной боли от 30 минут до 7 дней;

– проявляется, как правило, через некоторое время после пробуждения и сохраняется на протяжении всего дня;

– постоянная, тупая, давящая, сжимающая, не пульсирующая боль: у пациента возникает ощущение, что голову сдавили тисками или обручем;

– характер боли односторонний или двухсторонний; болевые ощущения могут переходить ото лба к темени;

– боль не усиливается от физических нагрузок, но сильно зависит от эмоционального напряжения;

– редко сопровождается тошнотой, но вызывает слабость и потерю аппетита;

– сопровождается неврозами, астеническими синдромами, паническими атаками, депрессиями и бессонницей.

ГБН нередко сочетается с абузусом – злоупотреблением симптоматическими обезболивающими медикаментами, что ведет к формированию хронического характера головной боли.

В случае его обнаружения больному следует прекратить прием препаратов, которые спровоцировали это осложнение.

В связи с таким уточнением моего состояния мне строго-настрого запретили пить обезболивающие препараты, пообещав компенсировать их действие капельницами и эффектом, который должен был последовать от приема антидепрессантов.

Вся эта информация с трудом укладывалась в моей голове. Поставленные диагнозы нарастали как снежный ком, при этом физическое состояние нисколько не улучшалась. Наоборот, с каждым часом мне становилось все труднее выносить происходящее. К концу дня я готова была лезть на стену от нескончаемой головной боли и начала понимать, что чувствуют наркоманы, испытывая ломку.

Надежда на спасительный сон тоже оказалась напрасной. Даже после приема успокоительного, моментально усыпившего меня накануне, я никак не могла уснуть и ворочалась с боку на бок. В коридоре стояла полная тишина. Моя соседка давно спала, и только я не могла найти себе покоя.

В голову снова лезли мысли о Никите. Несмотря на события, произошедшие в течение последних месяцев, я почему-то была уверена, что, узнав о том, что со мной случилось, он приедет в больницу. Постучится в мою палату и с виноватыми глазами скажет что-то вроде: «Я был дураком, прости меня. Давай начнем сначала? Я не могу оставить тебя в такой ситуации!»

Но он смог…

Я чувствовала себя выброшенным на улицу котенком. Беспомощным и никому ненужным. Но это было неправдой, ведь во мне по-прежнему нуждались мои друзья и родные. Я больше не была нужна именно ему, и осознание этого доводило меня до отчаяния.

Любое расставание всегда приносит боль, тем более если оно сопряжено с предательством и горьким разочарованием. А в моем случае оно усугублялось еще и хронической болезнью. Все неприятности сошлись в одной точке и вылились на меня мощным водопадом. Я осознавала, что обязана выдержать это испытание, чтобы в мою жизнь снова вернулась радость. После черной полосы обязательно наступает белая, и я не раз убеждалась в этом на собственном примере. Но, черт возьми, я совсем иначе представляла себе развитие событий после нашего разрыва. И смириться с тем, что все пошло, мягко говоря, не по моему сценарию, мне было, наверное, сложнее всего.

Почему-то в кино, когда главная героиня бросает бывшего возлюбленного и начинает новую жизнь, ей во всем улыбается удача и на горизонте тут же появляется какой-нибудь красавчик, с которым у нее непременно складываются счастливые отношения. В реальности же все оказалось «немного не так»: я валялась на больничной койке в клинике неврозов с целым списком назначенных антидепрессантов и транквилизаторов, а Никита продолжал бегать от жены к любовнице и прекрасно себя чувствовал.

Жалела ли я о своем решении? Нет. В моей ситуации это было единственным правильным выходом, потому что еще неизвестно, как могла бы сложиться моя судьба, если бы это продолжалось и дальше. Вполне допускаю, что в конце концов я все-таки тронулась бы умом или превратилась бы в полное посмешище в собственных глазах. Сомнений в правильности совершенного поступка у меня не возникало. Я предпочла освободиться от нездоровых отношений, уступив дорогу будущему счастью, которое однажды все же должно было войти в мою жизнь, но в сложившихся обстоятельствах продолжать верить в радужные перспективы с каждым днем становилось сложнее и сложнее. А мне так хотелось, чтобы все как можно скорее встало на свои места и в моей жизни вновь воцарилась гармония.

* * *

На третий день моего добровольного заключения медсестра отвела меня на МРТ сосудов головного мозга. И тут началось невообразимое. Как только меня поместили в исследовательскую капсулу, мне сразу стало не хватать воздуха. Я пыталась сделать нормальный вдох и мысленно повторяла заученные фразы: «Все хорошо, со мной ничего не случится, мне ничего не угрожает». Но аффирмации заглушала жуткая паника, и с каждой секундой она накрывала все сильнее. Я хотела закричать, но от страха не могла издать ни звука.

Трудно сказать, сколько минут я провела в этом аду, прежде чем вспомнила про грушу на экстренный случай, которую мне вложили в руку в момент погружения в аппарат, и стала жать на нее со всей силы. Наконец, меня вывезли из зоны обследования тем же способом, что туда и отправили, и я «оказалась на свободе». Меня всю трясло, я задыхалась и с головы до ног покрылась холодным потом. Лаборантка пыталась привести меня в чувства, советовала медленно дышать животом и считать про себя до десяти.

Мне потребовалось немало времени, чтобы вернуться к адекватному состоянию, а когда я, наконец, смогла успокоиться, то наотрез отказалась повторять этот эксперимент и сбежала из кабинета.

Весь оставшийся день я не могла отделаться от внутренней тревоги. Только к вечеру она стала понемногу отпускать, и мне удалось слегка расслабиться.

Той ночью мне снились жуткие кошмары, которым, казалось, не будет конца. Я убегала от маньяков, спасалась с тонущего корабля и все время пыталась найти убежище. И Женька в этот раз почему-то не приходил мне на помощь, как в том сне с оврагом. Когда в семь утра меня разбудили, чтобы сдать кровь, сердце стучало так сильно, что первые минуты я даже боялась шевелиться.

Весь день я провела в кровати, не зная, куда себя деть. Голова нещадно болела, а уколы спасали лишь ненадолго. Приступы паники периодически повторялись, доводя меня до полного истощения. Мне хотелось винить в своих мучениях других. Никиту – за то, что не давал определенности и медленно убивал мою психику. Начальника – за то, что чересчур