Он отвернулся, чтобы посмотреть на Лондон.

— Смотри, — сказал он. — Под каждой лампой кто-то чем-то занимается. Наносит пилинг и крем от морщин. Пишет длинные ответы о продаже, у которых прочитают только последнюю страницу. Мучается, то ли у него член уменьшается, то ли презервативы растут. То, что ты там видишь, — это настоящий фронт в войне с террором. Так люди продолжают жить. Просто занимаются чем-то, чтобы не нервничать. И знаешь, чем они в основном занимаются? Делают что-то своими руками. Целую неделю после майского теракта аэропорты были закрыты, а магазины с товарами для дома и сада не закрывались. Жалкое зрелище. Люди хоронят свои страхи под керамической плиткой. Заливают цемент против террора.

Я отвернулась от города и посмотрела на Джаспера Блэка.

— Ты невысокого мнения о людях, правда?

Он пожал плечами.

— Я журналист, — сказал он.

— А я человек. Рада познакомиться. Моя квартира пахнет жареной картошкой. Я делаю самые обычные вещи, например хожу по магазинам и смотрю, как взрывается моя семья. Не думаю, что ты хоть что-нибудь об этом знаешь. Я правда не понимаю, чего ты от меня хочешь. Наверно, тебе в кайф ходить по трущобам, да? Ты, может, хочешь, чтобы мы опять занялись сексом? Может, ты не заметил, что я чуть не умерла и из меня торчат трубки? Или, может, ты правда хочешь помочь. Ну, если так, то можешь начать с того, чтобы проявить некоторое уважение к простым людям, потому что я одна из них.

— По-моему, ты не совсем справедлива, — сказал Джаспер Блэк.

— Ах так. Посмотри мне в глаза и скажи, что ты пришел помочь. Вряд ли ты вообще знаешь значение этого слова. Вряд ли у тебя найдется хоть одна косточка в теле, не пропитанная эгоизмом. ЛУЧШЕ Б ТЫ БЫЛ ТОГДА НА СТАДИОНЕ. ЛУЧШЕ Б ТЫ ВЗОРВАЛСЯ, А НЕ МОЙ МУЖ И РЕБЕНОК.

Джаспер Блэк встал и уставился на меня. Он стоял, очень высокий, бледный, внизу мерцали лондонские огни, а небо было красным от заката.

— Ну и отлично, — сказал он. — Отлично.

Он повернулся и пошел из палаты. Я не могла этого вынести. Пустота внутри меня взбесилась. Я чувствовала, как она зубами грызет мой желудок, и ногтями скребет изнутри мою кожу. Я закричала ему:

— Остановись. Пожалуйста, не уходи. Не оставляй меня одну. Прости меня, Джаспер. Не бросай меня, у меня никого нет. Ничего. НИКОГО.

Джаспер Блэк остановился, но не повернулся. Он стоял совсем неподвижно. Я перестала кричать и смотрела на его спину и думала, что он сделает. Все женщины в палате и их посетители вылупились на нас. Было видно, как их больные глаза перескакивают с него на меня. Головы поворачивались взад-вперед, словно это общие планы во время телевизионной трансляции теннисного матча на Уимблдоне. Вот такой Уимблдон ты любишь, Усама. Большинство зрителей умирает, и никакой клубники.[17]

Джаспер Блэк сделал один медленный шаг вперед, потом другой, а у меня из глаз уже текли слезы, и я не видела, как он выходит из палаты, только слышала его шаги на линолеуме, сначала медленные, потом все быстрее, быстрее, потом услышала, как открывается большая стеклянная дверь палаты и закрывается за ним. С минуту было очень тихо, потом послышался ужасный шум, его создавали женщины, они ахали и охали и шептались своим больным шепотком. Я зажала уши руками, чтобы не слышать этих злобных коров, но все равно их слышала, тогда я стала кричать, чтобы они все заткнулись, и потом пришел врач и сделал мне какой-то укол. Потом я неподвижно лежала и смотрела на красное зарево на внутренней стороне век.

На следующий вечер Джаспер опять пришел. Я думала, он не придет. Я так заулыбалась, что у меня лицо чуть не разорвалось надвое. Он принес фигурный шоколад, и мы сидели какое-то время, ничего не говоря, просто ели шоколад и смотрели в окно.

— Прости, Джаспер. Не надо было устраивать сцену.

— Забудь, — сказал он. — Я строил из себя невесть кого.

— Мне было плохо, потому что я изменила мужу. Мне до сих пор плохо.

Он скорчил рожу.

— Да ну тебя. Ты любила и мужа, и сына. Без вариантов. А то, что было у нас с тобой, не имеет к этому никакого отношения. Ты была испугана. Тебе нужен был человеческий контакт. Мы все иногда боимся.

— Только не ты, Джаспер.

— Особенно я, Джаспер, — сказал он.

— Чего? Чего должен бояться такой человек, как ты?

— Того же, что и все, — сказал он. — Одиночества.

— А как же твоя подруга?

— Петра-то? — сказал Джаспер Блэк. — Мне есть что рассказать про Петру. После того как мы с тобой разошлись, я стал тебя искать, но потом бросил и поехал в редакцию. Спереди машину исковеркало, но она все равно ехала. Всю дорогу до работы я думал, почему Петра не звонит? Ведь она знала, что я должен был быть на том матче. Вот я и думал, почему она не звонит, чтоб узнать, что со мной. Я звонил ей, но постоянно было занято. Я подумал, может, линии перегружены. В общем, приезжаю я в газету, там все вверх дном. Я хочу сказать, воскресной газете совершенно не надо, чтобы случились какие-то настоящие новости. В любой день недели, но особенно в субботу. А когда такие новости, ну все просто с ума сходят. Решили отменить весь обычный выпуск и дать только четыре полосы. Всех, кому удалось добраться до редакции, усадили за работу. Я приехал одним из последних. К тому времени все дороги уже перекрыли. Метро не ходило. Передвигаться было невозможно. Так что младших судебных репортеров засадили набросать на скорую руку портреты возможных подозреваемых. Футбольный редактор писал статью на полторы тысячи слов «Я ВИДЕЛ АД». Шестнадцатилетние придурки стажеры из последних сил набирали РЕАКЦИЮ МИРОВОЙ ОБЩЕСТВЕННОСТИ. Сдавать газету надо было через три часа. У главного редактора отдела был сердечный приступ. Он прямо замертво свалился на клавиатуру. Сумасшедший дом. Ты бы видела.

— Нет уж. Хватит мне и тебя. Вряд ли мне бы там понравилось.

— Да и мне тоже, — сказал Джаспер. — Я просто хотел взять Петру и выбраться оттуда, как только позволят человеческие силы. Но Петры не было на месте. Я поспрашивал, но никто не знал, где она. Я забеспокоился, голову потерял — всё думал, а вдруг с ней что-нибудь случилось из-за всеобщей паники. И правда, случилось. Ну конечно. Это же Петра.

— Она не пострадала?

— Напротив, — сказал Джаспер. — Я ее нашел в редакторском кабинете, где она писала передовицу. Она оказалась единственным человеком в редакции, который не носился вокруг, как безголовая курица. Я увидел ее сквозь стеклянную стену. Она сидела очень спокойная, собранная, прихлебывала диетическую колу и писала заметку на пятьсот слов «СТРАНА СПЛАЧИВАЕТСЯ В УЖАСЕ». Я смотрел, как ее ногти стучат по клавишам. У Петры прелестные ногти. Я постучал в стекло, и она подняла на меня глаза. И тогда до меня дошло. Она так посмотрела, как будто видит меня в первый раз. У нее на лице было выражение полнейшего непонимания. Потом я увидел, как оно медленно меняется. Я заметил именно тот момент, когда она меня узнала. Меня. Человека, с которым прожила шесть лет. Потом я увидел, как она поднимает свою прелестную наманикюренную руку ко рту и ахает. И я понял. Она ахнула не потому, что у меня был жуткий вид, сломанный нос, кровь на пиджаке. Она ахнула не от радости, что я не погиб. Она ахнула потому, что только сейчас в первый раз после теракта вспомнила о моем существовании. И она поняла, что я это заметил.