Финансовые рынки уже не в состоянии играть свою роль, состоящую в оптимальном размещении капиталов и рисков. Когда капиталы используются скорее на пари, чем на инвестиции, они утрачивают свой продуктивный характер и, следовательно, свою сущность капитала.

Финансовый сектор стал чужд духу предпринимательства. Финансиализация экономики противоречит фундаментальным принципам либерализма, на которых якобы покоится этот сектор. В недрах финансовой сферы «невидимая рука» Адама Смита действует все меньше и меньше, поскольку стремление удовлетворить частные интересы порождает системные риски и, следовательно, вредит общему благу. Эта некогда полезная рука все чаще заменяется рукой крупье всей «казино-финансовой» системы, который забирает куш для так называемых системных банков и хедж-фондов.

А чем в это время заняты политико-экономические элиты? Они заняты тем, что на кондово-административном языке возвещают со страниц газет и с экранов телевизоров, что нашли выход из кризиса, – при этом они не желают выйти за пределы нынешних правил игры, – тогда как именно эти правила и являются причиной кризисов! Интеллектуальная элита, наиболее представленная в медиа, также исходит из того, что эти правила не подлежат пересмотру. Некоторые ее представители за неимением решений пытаются распространить идею, что кризис уже завершен. В самом деле, разве отрицать проблему – не лучший способ ее решения? Кризис позади, доказательством чего должны служить 2012 и 2013 годы, отмеченные биржевым подъемом. Рассуждать так означает игнорировать, что этот рост был обеспечен массивными вливаниями ликвидности со стороны центральных банков и что он лишний раз демонстрирует растущую пропасть между банковским сектором и экономикой (см. выше гл. II). Здесь следует добавить, что с начала кризиса некоторые из этих центральных банков, в частности Национальный банк Швейцарии, закупили огромные массы акций, что позволяет им искусственно поддерживать финансовые рынки.

Что же касается кругов университетских экономистов, то оттуда слышится большей частью невнятное бормотание… Большинство экономистов циркулируют на орбитах, близких к власти. Верх их мечтаний – стать советником у трона. Некоторые крупные банки все больше и больше финансируют университетские кафедры и таким образом влияют на зависимых от них исследователей, а значит – косвенно – и на исследования и преподавание. Те же самые финансовые институты, что поддерживаются во избежание банкротства на плаву за счет государственных средств, оплачивают проповедующих нужную им мораль профессоров, а иногда и студентов, премируя их дипломные работы. Они организуют также конференции по экономике или финансам. Все это представляет собой скрытое финансирование академической сферы. С одной стороны, она оказывается соучастницей попыток обелить образ финансовых учреждений с подмоченной репутацией, вовлеченных в многочисленные скандалы. С другой – таким образом продвигается так называемая Чикагская школа, воспевающая достоинства полного дерегулирования рынков, которое предположительно должно установить эффективную экономическую систему и естественную иерархию между выигравшими и проигравшими. Однако, как мы уже видели в предыдущей главе, этот сомнительный рецепт на деле ведет к «казино-финансам» с катастрофическими социальными последствиями. Эта школа, пользующаяся практически монополией на экономические идеи и понятия в академической сфере, оказывает реальное влияние на большую часть экономистов и политиков. Редким экономистам, осмеливающимся поставить под сомнение теоретические основы этой школы, чинятся препоны на академическом и издательском уровне.

Некоторые представители этого большинства утверждают даже, что кризис обладает определенными положительными чертами, связанными со знаменитым «созидательным разрушением», которое упраздняет прежние рабочие места, чтобы создать новые. Однако, при всем очевидном размахе разрушения, созидание заметно гораздо меньше. Если брать международный уровень, кризис уничтожил примерно 30 млн рабочих мест, тогда как массовое создание новых (предположительно в цифровых технологиях или новых секторах) пока не стало ощутимой реальностью.

Эта теория по своей логике подозрительно напоминает существовавшие в некоторых кругах мнения в самый канун Первой мировой войны[110]. Если кризис может породить «созидательное разрушение», то в приближающейся войне некоторые видели «очищающую» стихию. Если катастрофы являются неизбежными циклическими чистками, то они тогда входят в порядок вещей и поэтому вполне могут иметь позитивные стороны. Генрих Манн объяснял, что «некоторые, если не сказать многие, были сыты по горло», и им грядущая Первая мировая война грезилась «обещанием обновления)»[111].

Задолго до войны 1914-1918 годов Достоевский провозглашал в своем «Дневнике писателя»:

Столь же красноречиво написанное Ницше в 1883 году в его «Заратустре»:

Или в «Человеческом, слишком человеческом» (§ 444, 1878), где Ницше утверждает, что из войны человек выходит более сильным как для добра, так и для зла. Такие суждения контрастируют, например, с опытом Блеза Сандрара, швейцарского писателя, ветерана и инвалида Первой мировой войны. В «Отрезанной руке» он пишет:

Ни Первая мировая, ни последующие военные конфликты XX века не дали появиться на свет дорогому сердцу Ницше сверхчеловеку, субъекту своей судьбы и Истории, зато породили бледную фигуру бескультурного Homo œconomicus, оптимизирующего свои доходы, поэтому заданного, а следовательно – объекта. С победой неолиберализма в 1980-е годы он трансформировался в Homo financiarius, хищника, вредного для общества, отмеченного глубоким цинизмом и необузданной склонностью к безумному накоплению богатств. Если от сверхчеловека ожидалось преодоление системы иудео-христианских ценностей, то Homo financiarius воплощает регресс по отношению к этим ценностям: они у него чисто финансовые, и он готов на все, чтобы их удовлетворить. В свое время Макс Вебер объяснил важность протестантизма в становлении капитализма. Сегодня торговцы в храме и идолопоклонники золотого тельца взяли власть в свои руки. Это они – главные священнослужители в финансовом казино, где цинизм выступает главным требуемым качеством. Разве Ллойд Бланкфейн, гендиректор банка Goldman Sachs и небезызвестный псевдопророк, не возвестил в 2009 году, что «осуществляет промысел Божий»? Финансовые рынки – вот бог этой новой религии. Homo financiarius обожает и боится их одновременно. Деньги – его идол и фетиш, его храмы – торговые залы «казино-финансов», а раем служит тот момент вечности, что непомерные бонусы даруют гендиректорам и отличившимся трейдерам. Главный миф его религии – миф о «невидимой руке рынка», которой вверено обеспечивать идеальное функционирование рынков. Его язык – часто переусложненный субстрат, рядящийся в научные одежды и не столько убеждающий, сколько поражающий и пугающий простого смертного. Как латынь в римско-католической церкви до Второго Ватиканского собора (1962-1965), этот герметичный язык понятен только посвященным. Он позволяет разработать ритуал, общение на не прозрачной для непосвященных основе. Торговля индульгенциями также налажена, разумеется, в новой форме. Государство считает своим долгом выплачивать гигантские суммы для спасения и поддержания на плаву финансовых мастодонтов в надежде на получение индульгенций от финансовых рынков, а также для будущих займов компаниям и частным лицам. Такая динамика вредна для общества.