58

Тому, кто думает, что он обладает абсолютной истиной, кажется, что ему доступна вечность. В мире не существует ни случайностей, ни неизвестного. На все вопросы ответы найдены, все решения приняты, все возможные случаи предвидены. Человек убежденный не удивляется и не колеблется. «Кто знает Иисуса, тот знает смысл всех вещей»{76}. Правильная доктрина – ключ ко всем мировым проблемам. С ее помощью можно по частям разобрать мир, а потом сложить. Официальная история коммунистической партии гласит: «Сила марксистско-ленинской теории заключается в том, что она дает партии возможность правильно ориентироваться в любой обстановке, понимать внутреннюю причинность текущих событий, предвидеть их ход и указывать не только как и в каком направлении они развиваются в настоящее время, но и как и в каком направлении они будут развиваться в будущем»{77}.

Человек убежденный берет на себя смелость браться за неведомое и невозможное не только потому, что его доктрина дает ему чувство всемогущества, но и потому, что доктрина эта дает ему полную уверенность в будущем.

Активное массовое движение отвергает настоящее и интересуется только будущим. Именно из такого отношения к настоящему вытекает сила движения: оно может не считаться с настоящим – со здоровьем своих последователей, с их средствами и самой их жизнью. Движение должно только действовать так, словно ему книга будущего известна до последнего слова. Свою доктрину оно провозглашает как ключ к этой книге будущего.

59

Поддаются ли неудовлетворенные более легкой обработке, чем довольные? Разве они более легковерны? Паскаль думал, что «человек понимает Священное Писание лучше, когда он ненавидит себя»{78}. По-видимому, имеется связь между неудовлетворенностью самим собой и легковерием. Желание бежать от самого себя равносильно желанию избежать рационального и явного. Отказ принимать самих себя такими, какими мы есть на деле, развивает в нас отвращение к фактам и к холодной логике. Для неудовлетворенных нет надежды в существующем и возможном. Спасение может прийти только от чудесного, которое просачивается через трещины в железной стене неумолимой действительности. Они сами как бы напрашиваются быть обманутыми. То, что сказал Штреземан о немцах, верно по отношению ко всем обманутым: «Они молятся не только о своем ежедневном хлебе насущном, но и о каждодневной иллюзии»{79}. Правило, по-видимому, таково: кто легко обманывает самого себя, легко поддается обману и со стороны. Таких легче убедить и увлечь.

Удивительно в доверчивости то, что она часто соединена со склонностью к актерству. Вера в соединении с ложью характерна не только для детей. Нежелание или неумение видеть вещи такими, какими есть, способствует легковерию и шарлатанству.

60

В разделе 1 было предположено, что массовые движения часто необходимы для решительных и крутых перемен. Кажется странным, что даже необходимые и осуществимые перемены, как, например, обновление косных обществ, для своего осуществления требуют атмосферы бурного увлечения со всеми ошибками, нелепостями активного массового движения. И все потому, что главная забота активного массового движения – вселять в своих последователей умение объединенно действовать и жертвовать собою, что ему и удается путем лишения каждой человеческой единицы персональных особенностей и независимости и превращения в безличную частицу без собственной воли и собственного мнения. В результате создаются не только единые и бесстрашные последователи, но и однородная масса, из которой можно лепить что угодно. Можно утверждать поэтому, что для осуществления решительных и энергичных перемен необходима человеческая податливость и что она – побочный продукт процесса объединения и воспитания чувства самопожертвования.

Самое важное – это то, что отчуждение от самого себя, являющееся предварительным условием как податливости, так и обращения в веру, почти всегда проходит в обстановке распаленных страстей. Разжигание страстей помогает нарушить внутреннее равновесие человека, а после потери им внутреннего равновесия страсти разгораются еще больше. Как бы спокойно ни проходило самоотчуждение, страсти распаляются все равно. Только внутренне уравновешенная личность может, несмотря ни на что, спокойно судить о мире. Человек после нарушения своего внутреннего равновесия начинает или отрекаться от самого себя, или не доверять себе, или отвергать себя – он как бы превращается в химический элемент с высокой способностью к реакциям соединения. Подобно такому элементу человек жаждет соединения со всем, что ему встречается. Он не может спокойно и независимо оставаться в стороне, но должен всем сердцем принадлежать той или другой стороне.

Разжигая и раздувая разнузданные страсти в сердцах своих последователей, массовые движения мешают установлению в них внутреннего равновесия. Затем принимаются меры к закреплению внутреннего разлада. Независимое самостоятельное существование изображается не только убогим, бесполезным и ничтожным, но и развратным и порочным. Человек сам по себе – бесполезное, убогое и грешное создание. Его единственное спасение – в отказе от самого себя и переходе в новую жизнь в лоне священного коллективного целого, будь то церковь, страна или партия. Это самопоношение держит страсти в состоянии белого каления.

61

Фанатик всегда чувствует себя неполноценным человеком и живет в состоянии неуверенности. Из своих собственных ресурсов, т. е. из своего «я», от которого он сам же отказался, получить уверенность в себе он не может – ее он может найти, только цепляясь изо всех сил за любую внешнюю поддержку, за которую можно ухватиться. Это цепляние фанатика и есть суть его слепой верности и религиозности, и в нем он видит источник любой добродетели и силы. Единственное, за что он может держаться, – это его собственная самоотдача; но на себя он смотрит как на опору «священного дела», за которое и цепляется. Поэтому он готов пожертвовать жизнью, чтобы доказать себе и другим, что именно такова его роль. Он жертвует жизнью, чтобы доказать свою ценность.

Ясно без слов, что фанатик убежден в том, что дело, за которое он держится, монолитно и вечно – скала времен. Однако это чувство уверенности вытекает из его страстной привязанности к «священному делу», а не из преимуществ самого дела. Фанатик далеко не так принципиален, как принято считать. Он посвящает себя делу не в силу веры в его справедливость, а из собственной крайней нужды за что-нибудь держаться: часто бывает, конечно, что именно эта нужда и превращает в его глазах какое-нибудь дело, за которое он ухватился, в «священное».