Она все же не совсем уверена. В медицинском училище она занималась побитыми женщинами и знает, что мужья-мерзавцы способны преследовать своих жен даже в больнице.

Она возвращается, останавливается у палаты. Палата 224. Эта пациентка все время плачет, постоянно; каждый раз, как заходишь к ней в палату, она плачет и то и дело проводит пальцами по лицу, трогает губы, а говорит, прикрывая рот тыльной стороной ладони. Дважды ее заставали перед зеркалом в ванной, а ведь она еле держится на ногах.

И все же, спрашивает себя медсестра, разворачиваясь (потому что это ее беспокоит), что такое могло быть у него под плащом? Когда плащ немного распахнулся, было видно что-то похожее на ручку швабры, металлическую ручку… А может быть, это был оружейный ствол? Костыль, может быть?

Она продолжает размышлять, что же это могло быть, когда в противоположном конце коридора появляется полицейский, тот, маленького роста, он здесь торчит всю вторую половину дня. Не больше метра шестидесяти, лысый, лицо красивое, но строгое, не улыбается. Несется как сумасшедший, чуть не сбивает ее с ног, распахивает дверь палаты, почти бросается на кровать и кричит: «Анна! Анна!»

Поди тут пойми что-нибудь. Полицейский, а ведет себя как муж.

Пациентка сразу в панику. Вертит головой, он засыпает ее вопросами, кричит. Она поднимает руку. Полицейский повторяет:

— Все хорошо? Хорошо?

Приходится просить его успокоиться. Пациентка опускает руку на простыню и смотрит на меня. Все в порядке…

— Ты кого-нибудь видела? — спрашивает полицейский. — Кто-нибудь входил? Ты его видела?

Голос у него строгий, озабоченный. Он оборачивается ко мне:

— Кто-нибудь входил?

Согласиться, сказать «да», но ведь он не вошел…

— Кто-то ошибся этажом, какой-то мужчина, он открыл дверь…

Камиль не слышит ответа, снова поворачивается к пациентке, впивается в нее взглядом, она мотает головой, можно подумать, что она потеряла мысль. Пациентка молчит, только отрицательно качает головой. Она никого не видела. После чего валится на постель, натягивает одеяло до подбородка и плачет. Этот коротышка-полицейский напугал ее своими вопросами. Он просто подпрыгивает от возбуждения. Я не выдерживаю:

— Месье, вы в больнице!

Он кивает, но прекрасно видно, что думает он о чем-то другом.

— Да и к тому же посещения больных уже закончены.

Он выпрямляется:

— В какую сторону он пошел?

И так как я отвечаю не сразу, повторяет:

— Этот ваш тип, что ошибся палатой, он в какую сторону пошел?

Я беру женщину за руку, щупаю пульс. Отвечаю:

— К лестнице, туда…

И знаете что, оставьте меня в покое, меня интересует пациентка, а ревнивые мужья — это не по моей части.

Я не успела договорить, а он уже отпрыгнул назад, как кролик. Слышно, как он стремительно идет по коридору, приближается к дверям, выходит на лестницу… Я продолжаю прислушиваться: невозможно понять, пошел он по лестнице вверх или вниз.

А вся эта история с ружьем, я что, ее придумала?

Шаги по бетонным ступенькам резонируют, как в соборе. Камиль хватается за перила, бегом спускается по нескольким ступеням. И останавливается.

Нет, он бы не спускался, а поднимался.

Он поворачивается, начинает подниматься. Нет, это не обычные ступеньки, каждая на полсантиметра выше чем полагается: поднялся на десять ступенек и уже устал, а прошел двадцать, и сил уже никаких.

На этаж он поднимается запыхавшись, останавливается. На его месте я бы поднялся еще на этаж? Да? Нет? Собирается с мыслями: нет, я бы вышел с лестницы тут, на этой площадке. В коридоре Камиль натыкается на врача, который сразу начинает на него орать:

— И что это все значит?

Камилю хватает одного взгляда: выглаженный халат (еще видны складки), совершенно седые волосы, возраст определить невозможно… Врач останавливается, не вынимая рук из карманов, он не может прийти в себя от появления перед ним этого типа, который еле стоит на месте от возбуждения.

— Вы кого-нибудь встретили? — кричит Камиль.

Врач глубоко вздыхает, собирается с силами, чтобы достойно ответить.

— Человека какого-нибудь видели, черт возьми? — орет Камиль. — Вы кого-нибудь встретили?

Камилю не требуется ответа, он оборачивается, распахивает дверь с такой силой, будто хочет ее сорвать с петель, снова бежит по лестнице, потом оказывается в коридоре: сначала направо, потом налево, он задыхается, нигде никого… Камиль возвращается, снова бежит, что-то (может быть, усталость) говорит ему, что он идет неверным путем, а как только вы говорите себе такое, бежать вы начинаете медленнее. Впрочем, быстрее уже невозможно: вот Камиль в конце коридора, он заворачивает под прямым углом, упирается в стену с двухметровым электрошкафом, испещренным однозначными символами: «Смертельно опасно». Спасибо, разъяснили.

Высокое искусство состоит в том, чтобы выйти, где вошел.

Это самое трудное, необходимы сила, концентрация, внимательность, прозорливость — такой набор достоинств редко встречается у одного человека. Почти то же самое с вооруженными нападениями: к концу всегда возникает опасность, что все летит к черту. Начинаешь с мирными намерениями, но тебе не подчиняются, и если ты теряешь спокойствие, то принимаешься поливать толпу из двенадцатого калибра, и за тобой остается настоящее побоище, и все из-за того, что не хватило хладнокровия.

Но путь был свободен до самого конца, за исключением одного лекаришки, который торчал на лестнице, — что ему там было нужно? Я от него ловко увернулся, а кроме него — никого.

На первом этаже нужно поторопиться. Люди здесь хоть и спешат, но больница такое место, где не бегают, и если вы суетитесь, то привлекаете к себе внимание, но я был уже на улице прежде, чем кто-то хоть что-нибудь сообразил. Впрочем, что можно было сообразить?

Стоянка сразу направо. Не жарко — приятно. «Mossberg» приходится держать под плащом, прижав его вертикально к телу, — не будем же мы пугать пациентов, тем более что в отделениях скорой помощи они и так уже достаточно напуганы. И потом, обстановка здесь довольно спокойная.

Зато там, наверху, должно наблюдаться волнение. Карапузик, наверное, прислушивается, принюхивается, как охотничьи собаки в поле, пытается понять, что происходит.

Малышка-медсестра вряд ли с точностью может сказать, было это ружье или что-то другое… Рассказывает коллегам… Смеешься, ружье? Ты уверена, что это была семидесятисантиметровая пушка? Ну и пошло-поехало: а что ты попиваешь на дежурстве? Что теперь покуриваешь?

Но кто-нибудь обязательно скажет: знаешь, наверное, об этом нужно сообщить…

На все это потребуется гораздо больше времени, чем нужно, чтобы пройти через стоянку, найти машину, спокойно отъехать и встать в конце череды выезжающих автомобилей. Три минуты, и я уже на улице, сворачиваю направо, зажегся красный.