Камиль извлекает карточку. Без номера социальной страховки Анну невозможно официально принять в больницу. Медсестра указывает пальцем на пожелтевшее объявление — приклеенные к стеклу скотчем уголки наполовину отлепились — и декламирует: «Удостоверение личности — ключ к вашему пребыванию в больнице».

— Нам даже читали об этом специальные лекции. Понимаете, насколько это важно? Нужно штопать прорехи, это миллионы.

Камиль понимающе кивает, он, конечно, сходит к Анне на квартиру. Но как это все может достать, черт возьми!

— И еще одно, — продолжает медсестра. Она строит кокетливую гримасу — этакая маленькая девочка, совершенно испорченная. — Что касается штрафов, вы будете их платить или это слишком?

Ну что у нее за работа!

Обессиленный Камиль обреченно протягивает руку. Три секунды, и девица уже открывает ящик. По крайней мере сорок актов приемки. Она улыбается, как будто демонстрирует трофеи. В улыбке не хватает двух одинаковых зубов.

— Ладно, — сообщает она ласково. — Сегодня моя смена, но я ведь дежурю не каждый день…

Ну что за работа!

Не все штрафы собираются у нее в кармане, она их распределяет — туда-сюда. Каждый раз как открываются застекленные двери, в лицо Камилю ударяет холодный воздух, но облегчения он с собой не приносит.

Камиль очень устал.

Никуда ее переводить не будут.

Не раньше чем через день или два, отвечает девушка по телефону. Но я не собираюсь тут гнить два дня на стоянке. Я уже достаточно жду.

Почти восемь вечера. Странное время для полицейского. Он уже собирался выходить, но вдруг задумался, погрузился в свои мысли, уставился на застекленные двери, как будто впервые их видит. Еще несколько минут, и он смотается отсюда.

Время настало.

Отъезжаю и встаю на другом конце стоянки, здесь, у самой стены ограждения, никто не паркуется. Слишком далеко от входа и в двух шагах от запасного выхода, через который я смогу войти, если на то будет воля божья. И лучше, чтобы она у Него оказалась, потому что я чувствую себя не в настроении.

Выхожу из машины, снова пересекаю стоянку и быстро оказываюсь у запасного выхода.

Вот и коридор. Никого.

Вдалеке вижу спину недомерка-полицейского, который никак не может додумать свои мысли, ничего, ему сейчас будет о чем подумать, ему мозг вынесет от происходящего — за мной не заржавеет.

19 часов 45 минут

Когда Камиль уже толкает застекленную дверь, ведущую на стоянку, он неожиданно вспоминает о звонке из префектуры и понимает, что случаю было угодно назвать его самым близким человеком Анны. Очевидно, что это не так, но именно ему придется сообщить о случившемся остальным.

Но кто они — «остальные»? Как бы он ни старался припомнить, он больше никого не знает в Анниной жизни. Он видел на улице кого-то из ее коллег, например одну сорокалетнюю женщину с небольшим количеством волос на голове и большими усталыми глазами, которая шла мелкими ровными шажками, как будто трусила по улице. «Моя коллега», — сказала Анна. Камиль старается припомнить ее фамилию — Шарра? Шарон?.. Нет, Шаруа, эту фамилию называла Анна. Они тогда шли по бульвару, на Анне было синее пальто, и женщины улыбнулись друг другу как знакомые люди. Камилю она показалась трогательной. Анна отвернулась и прошептала, улыбнувшись: «Просто чума».

Он всегда звонит Анне на мобильный. Перед выходом из больницы Камиль пытается найти ее рабочий телефон. Восемь часов вечера, но мало ли… Женский голос: ««Вертиг и Швиндель»», здравствуйте. Мы работаем…»

Камилю показалось, потому что он уже переживал подобное с Ирен. Через месяц после ее смерти он по ошибке набрал собственный номер и услышал голос Ирен: «Здравствуйте, вы позвонили Камилю и Ирен Верховен. Сейчас нас нет…» Он тогда разрыдался.

Оставьте сообщение. Он начинает бормотать: «Я вам звоню по поводу Анны Форестье… она в больнице и не сможет… (чего не сможет?) не сможет прийти на работу, по крайней мере в ближайшее время. Несчастный случай… ничего серьезного, да нет, серьезно… (как бы это выразить?) она вам вскоре перезвонит… если сможет». Выступление путаное и бессвязное. Он отключается.

Его просто захлестывает раздражение.

Он оборачивается. Медсестра насмешливо смотрит на него.

20 часов

Вот и третий этаж.

Справа лестница. Все предпочитают лифт, на лестницах никогда никого нет. Особенно в больницах, здесь думают о здоровье.

В «Mossberg-500» ствол сорок пять сантиметров с копейками. Пистолетная рукоятка, все влезает в большой внутренний карман плаща, но идти приходится немного вытянувшись, как робот, очень чопорно, потому что винтовку нужно прижимать к бедру, — иначе невозможно, так как в любой момент может понадобиться стрелять или уносить ноги. Или и стрелять, и уносить ноги. Что бы там ни было, необходима точность. И мотивированность.

Недомерок ушел, она в палате одна. Если бы он еще был в больнице, обязательно услышал бы шум заварушки, пришлось бы подниматься, а иначе это — профессиональная непригодность. Хотя я за его будущее много не дам.

Вот второй этаж. Коридор. Он тянется через все здание. Лестница с противоположной стороны. Теперь подняться на третий этаж.

В общественных службах есть преимущество: у них столько работы, что им ни до кого. В коридорах страдающие семейства и нетерпеливые друзья, входят и выходят из палат на цыпочках, как в церкви, — учреждение внушает робость. Навстречу попадаются озабоченные медсестры, у которых и спрашивать-то ничего не отважишься.

В коридоре никого. Можно подумать, бульвар.

Палата 224 с другой стороны здания — идеальное расположение для отдыха. Но извините, придется все же побеспокоить.

Делаю несколько шагов. Нужно осторожно открыть дверь, винтовка с нарезным стволом такого грохота наделает, если упадет на пол в больничном коридоре, что все тут же всполошатся, — куда им понять. Дверная ручка поворачивается, как смазанная маслом. Просовываю правую ногу в дверь, перекладываю «Mossberg» из одной руки в другую, плащ слегка приоткрывается, она лежит на кровати, мне с порога видны ее ноги — как у мертвеца, они неподвижные, как будто чужие… Немного наклоняюсь и вижу уже все тело… Ну и вид, господи прости!

Хорошо я, однако, над ней поработал.

Голова повернута, слюна течет, веки набухли — да уж, за такой не подумаешь приударить! Приходит в голову выражение «квадратная башка». Очень точно. Образное выражение. Ее голова кажется просто прямоугольной, как обувная коробка, это, конечно, из-за бинтов, но цвет лица впечатляет. Пергамент. Или белая простыня. И все раздутое. Если у нее были планы на вечер, придется отложить.

Нужно стоять на пороге и, главное, чтобы она увидела винтовку.

Кто ж приходит с пустыми руками?

Хотя дверь в коридор широко открыта, она не просыпается. Стоило, конечно, напрягаться, чтобы тебя так принимали, — спасибо большое. Обычно тяжелораненые, как звери, нутром чуют. Она сейчас проснется, вопрос нескольких секунд. Инстинкт самосохранения. Взгляд упадет на винтовку, она ей уже знакома, можно сказать, они с ней приятельницы.